Лицом на ветер
Шрифт:
— Не надо вашего костра! Вы всё равно одной рукой не сможете разжечь его… Не надо! Пожалуйста… Прошу вас… Просто побудьте рядом…
И Марк остался с ней. Сидел в изголовье и что-то рассказывал из своего детства, о матери, об отце, которого редко видел, потому что он служил где-то во Фракии. О своей любимой собаке, что сдохла много лет назад от старости, о римских праздниках, и немного о богах… Перескакивал с одного на другое, говорил сам с собой, и Рианн слушала его голос, его язык, вперемешку свенские и латинские слова, всё чаще теряла сознание, и проваливалась в это
«Всё! Это всё…» Думала Рианн. Могла ли она что-то изменить? Если бы она не пошла болотом, а ушла тропой? Нет, там, на тропе, она ещё раньше столкнулась бы с Криксом, и он всё равно убил бы её, может быть, по-другому, не так, но убил бы… И его — тоже…
Жаль, как же жаль, что всё так получилось. Вся её жизнь, все её неполные восемнадцать лет недолгой жизни, проходили перед глазами. Что она успела сделать? Для чего жила? Почему боги дали ей такую короткую жизнь, насыщенную болью и тревогами, испытаниями и ненавистью?
Что хорошего было-то в её жизни? Детство, смех матери, работа в поле, шум летнего леса, вкус спелой малины, первое движение ребёнка в её животе… Начало зарождающейся жизни…
Выходит, она прожила свою жизнь и не оставит после себя ничего. Ничего. Так зачем оно всё это начиналось? И самое яркое-то — это встреча с этим вот центурионом. С ним она многое пережила. Всё! Больше за жизнь и вспомнить нечего. Ну, может, только смерть матери и встреча с легионерами шесть лет назад прошли через всю жизнь яркой вспышкой боли и потери. Но это дурное воспоминание… Ничего хорошего.
Для этого только, что ли, она прожила свою короткую, как вспышка молнии, жизнь? Для чего всё? Зачем?..
День уже давно догорел, спустились сумерки, от мокрой земли тянуло нестерпимым холодом. Но Рианн молчала, зная, что на неё римлянин и так уже собрал всё тёплое, что у них было. А он всё говорил и говорил, рассказывал что-то… И Рианн слушала его голос в темноте.
Он признался ей в любви, он собирался жениться на ней и растить их ребёнка… И да, она бы согласилась жить с ним, она бы привыкла. Может быть, Крикс правильно боялся, что она не вернётся, потому что тогда Рианн меньше всего этого хотела. Она осталась бы с центурионом, да, как сейчас, слушала бы его голос до самой своей смерти, терпела бы его, привыкла бы к его неправильной речи, кормила и поила бы его, и, наверное, со временем смогла бы даже полюбить. Такого, каким он стал сейчас, да, такого бы она его даже полюбила…
Уже в глубокой темноте Марк набрался решимости и коснулся её лица. Она уже остыла даже под двумя плащами, а он всё это время что-то говорил ей, тогда, когда она уже умерла…
— Не-ет! А-а-а-а… — громкий крик боли, отчаяния и обречённого одиночества вырвался из него, разорвал тишину болота и леса вокруг.
Нет! И где-то совсем близко, отвечая ему, завыл одинокий волк, как тогда, в одну из ночей… Первую? Вторую? Он ещё думал, это знак от Марса, гадал, что бы он значил для него этот вой одинокого волка, отбившегося от стаи?
Нет… Почему? Боги, почему всё так случилось?
И он разрыдался, взахлёб, так, как плакал только в далёком детстве, когда плачет даже сердце, вся душа наполняется слезами…
— Рианн… Моя Рианн… О, Юпитер… Почему?
Вокруг — темнота ночи, одинокий печальный вой волка, рядом тело любимой женщины, и он плакал, не стесняясь своих слёз, подняв лицо к звёздному небу. И горе рвало его сердце невыразимой болью, что самому жить уже не хотелось.
Как? Как он может ещё продолжать жить, ещё дышать, когда уже нет её? Как это возможно? Почему он и сам не может умереть рядом с ней? Почему его сердце продолжает биться в груди, а лёгкие — всё так же дышат? Как? Как это всё возможно?
И ещё этот вой рвёт сердце тоской! Не надо! Перестань! Хватит!
Он закрыл уши ладонями, но правая рука не слушалась его, и пальцы всё равно пропускали звук волчьего воя. Марк принялся раскачиваться вперёд-назад, как будто зубную боль претерпевал.
— Хватит! Хватит… Перестань… Уходи… Иди вой в другое место… — шептал со стоном через зубы одинокому волку, зажмуриваясь, и чувствовал, как слёзы срываются с ресниц на скулы, на щёки, опустошая душу.
Потом он долго лежал на холодной земле, просто глядя перед собой в густую темноту ночи, и время медленно тянулось вокруг.
Смерть преследовала его. Умер отец, потом мать, сейчас Рианн вместе с его ребёнком, и вот он остался один-одинёшенек на всём белом свете. Правильно Крикс сказал, болото заберёт и его самого…
Свенка… Рианн… Странно, что он так привязался к ней за эти месяцы, и не просто привязался, он ощутил какое-то незнакомое чувство потребности быть с ней рядом и назвал сам это чувство любовью. Он признался в этом Криксу. А разве это не любовь, когда сам понимаешь, что не можешь жить без одного единственного человека? Что без него ты — не ты! Когда все мысли раз за разом возвращаются к нему одному! Люди назвали это чувство любовью!
Да, месяцы назад он не чувствовал этого, он обладал её телом, он не переживал и половины того, что ощущало сердце в эти последние дни на болоте. Сейчас же, когда его захлестнуло новыми переживаниями, когда сердце вдруг стало не на месте, он за все эти дни не то, что поцеловать, намекнуть на близость, самому, как раньше, овладеть ею — обнять-то мог только спящую или уже умирающую…
Почему? Почему всё так сложилось?
И ведь именно в эти последние дни, проведённые на болоте, именно тогда, когда он не прикасался к ней, именно сейчас он и понял, что любит её!
Сейчас он увидел в ней равную себе, свободную девушку. И он уже не приказывал ей, он просил её, он умолял её саму уйти в крепость, остаться с ним. Раньше бы он просто приказал ей и слушать бы не стал… Что это? Почему? Что изменилось в нём самом?
Он увидел в свенке, в германке, личность? Так, выходит? Он спрашивал её мнения, он говорил с ней наравных, признавая в ней человека, не варварку…
И Крикс… В нём он тоже ошибался…
И Гален… Этот мальчишка, помогший ему сбежать, бросил вызов своему властному отцу-тирану…