Лилобус
Шрифт:
— Нет, ты этого не говорила… Какая муха тебя укусила?
— Понимаешь, я вдруг поняла, все это вранье — такая канитель: делаешь одно, говоришь другое, но это неправда, и все это знают — все. Вот я и подумала: станет легче, если не надо будет все время притворяться.
— Но…
— Так что она все знает — Кенди знает, что ты проведешь со мной ночь в понедельник, теперь не надо ей врать, и я знаю, что у вас барбекю, вы с Кенди отмечаете десять лет семейной жизни, и у вас в гостях мистер Чарльз и мистер Уайт и все ваши друзья, и ты только что разжег костер. Она сама мне все это рассказала, так что не надо больше притворяться: теперь нам всем будет гораздо легче.
— Врешь, Ди. На самом деле ты ничего ей не сказала.
— Теперь придется это выяснить, верно? — В ее голосе звучало ледяное равнодушие.
— Но она сказала, что звонит мисс Моррис.
— Так это я посоветовала. — Ди говорила с ним, как с неразумным ребенком. — Все-таки у вас гости, так проще — я же не знаю, может, ты не хочешь, чтобы люди знали про нас. Но мы в понедельник еще все обсудим, да?
— Ди, я тебя умоляю, не вешай трубку, ты обязана все объяснить.
— Объяснила уже.
— Я тебе перезвоню.
— Хоть обзвонись — это паб.
— Ты сейчас куда?
— Вон там в углу сидит настоящая мисс Моррис. Пойду, пожалуй, куплю ей джин с апельсиновым соком и расскажу все о нас. Будет проще звонить тебе на работу; раньше-то я не могла, потому что она меня знает, а теперь у нас все по-новому, по-честному…
— Как это по-честному?
— Как мы с Кенди договорились.
— Ах ты мерзавка, ты ведь ей ничего не сказала, это все шутки твои идиотские.
— Тише, тише, а то тебя услышат.
— Ты где будешь завтра?
— Мы увидимся в понедельник вечером, как и договаривались: заезжай в любое время, можешь прямо с работы, теперь-то ничего скрывать не надо.
— Я спрашиваю у тебя: ответь мне, что ты сказала Кенди?
— Нет, это тебе придется спросить у Кенди.
— Но если ты ничего не сказала, тогда…
— Правильно, тогда ты сам вляпаешься.
— Ди!
— В понедельник.
— Не дави на меня, я не собираюсь идти у тебя на поводу.
— Дело твое. В общем, я буду дома — если, конечно, вдруг не придется уехать. — Она повесила трубку.
— Если он позвонит снова, скажи, что ты меня знать не знаешь, и сегодня меня тут вообще не было, хорошо?
— Не вопрос, — ответила Силия.
Она вернулась домой. Фергал объяснял, что однажды в жизни обязательно наступает такой момент, когда нельзя больше притворяться и надо все назвать своими именами.
— Господи Иисусе, Иосиф и Мария! — воскликнула Ди с восхищением. — Фергал, в тебе погиб философ!
— Ты выпила с Силией Райан?
— Мамочка, милая, я выпила два больших бокала брэнди, — сказала Ди.
— И сколько это стоило? — Фергал экономил, поскольку копил деньги на покупку дома, и его интересовало, почем нынче такое удовольствие.
— Не знаю. Кстати, денег я отдала только за один маленький. — В ее глазах вдруг заблестели слезы.
— Ди, давай пойдем прогуляемся, пусть они тут наговорятся всласть, — Доктор Берк взял в руки терновую трость.
Они шли молча. Вдоль по улице, минуя магазинчик, где продавалась жареная картошка, через мост и до развилки дороги.
Лишь на обратном пути молчание было нарушено.
— Папа, все образуется, — сказала она.
— Само собой, образуется — ты ведь умница, скоро станешь нотариусом, и в районном суде все будут дрожать перед тобой от страха и ужаса.
— Может быть.
— Конечно, будут, а все остальное уладится.
— Как, ты о нем знаешь? — она искренне удивилась.
— Доченька, мы в Ирландии живем. Я врач, и он, с позволения сказать, врач — таких знаменитых специалистов уж и не знаю, как величать.
— И кто тебе сказал?
— Один знакомый увидел вас и решил, что надо мне сообщить — это было, кажется, очень давно.
— Теперь все кончено.
— Может быть, до поры до времени…
— Нет, точно. Сегодня все решилось.
— Почему так вдруг?
— Он лгун, вот и все. И ей врал, и мне. Зачем люди так поступают?
— Людям кажется, что они что-то в жизни упускают; они хотят всего и сразу, а нормы общества нас ограничивают, поэтому приходится врать. Но поначалу необходимость держать все в тайне, как это ни странно, даже сближает и подливает масла в огонь.
— Вижу, ты знаешь, о чем говоришь. Но все-таки, ты сам на это не способен.
— Почему нет? Способен, и я даже поступал, как твой приятель.
— Папа. Неужели ты… не верю.
— Это, конечно, давным-давно было — тогда ты едва ходить научилась.
— А мама знала?
— Вряд ли. Надеюсь, что нет. Во всяком случае, за все эти годы она не проговорилась.
— А что стало с девушкой?
— Теперь у нее все хорошо. Довольно долго я был ей противен, и это самое печальное. Если бы она чуточку постаралась понять. Хотя бы самую малость.