Лиса в курятнике
Шрифт:
Марушке такое не пойдет.
А вот чтоб платье настоящее, в пол, да из ткани тоненькой, легенькой, цвета лазоревого, как глаза ее, бедолажной, некогда поверившей, будто бы любви одной хватит, чтоб исправить каторжника и рецидивиста.
Не хватило.
Не исправила.
И горя хлебанула, когда он в очередной раз угодил... после-то уже берегся, не себя ради, но их, которым и быть-то не должно... куда вору честному да семью законную? А он нарушил обет, повенчался, чтоб честь по чести.
...плевать на правила.
Басурман потер грудь. Ноет. Болит...
...если
А значит, не зря.
Басурман шел неспешно и мысли текли также, обо всем и сразу... о смуте, к которой он, молодой и голодный, аккурат, как нынешние, примкнул с превеликою охотой, видя в ней неплохой шанс выбраться из грязи. О золотишке первом... о мертвяках...
...что есть, то есть, небось, не отмолишь, не откупишься. Да с ними, бедолажными, под горячую руку попавшимися, Басурман после встретиться, на небесах. И там уж прощения попросит.
Может быть.
Он сам не заметил, как выбрался из темных глухих переулков на Княжью дорогу, а уж с нее свернул туда, где начинались дома приличные. И остановившись у одного - а ведь и сам он мог прикупить не хуже, небось, хватило бы и на дом белокаменный в три этажа, и на прислугу, и на выезд красивый - залихватски свистнул. Примолкли псы, и сторож взялся за трещотку. А Басурман с легкостью перемахнул через кованую ограду. Только заклятье охранное опалило щеку.
...столько лет прошло, а ничего нового не придумали.
И еще казалось бы, серьезный человек, не последний в ведомстве полицейском.
Басурман легко пересек сад, и огромные волкодавы не посмели приблизиться, чуяли, что не справиться им с человеком, в котором изрядно было крови звериной. Впрочем, о том Басурман предпочитал не распространяться. Он, выпустив когти, с легкостью вскарабкался по плющу и, уже забравшись на балкончик, вновь свистнул.
– Да слышу я, слышу, - пробурчал надворный советник Истомин, позевывая.
– Чего разошелся?
– Мало ли, - Басурман окинул фигуру старого приятеля насмешливым взглядом.
– А я гляжу, тебе чины на пользу пошли... ишь, с каждым разом все солидней и солидней выглядишь.
– А ты, как был оборванцем, так и остался...
– Кому-то ж надо...
– Выпьешь?
– из-под полы халата надворный советник извлек флягу.
– Отменнейший коньяк...
– Воздержусь. Сам знаешь...
...та, иная натура, была слишком уж жива, а потому требовала неустанного контроля, ибо попусти и... всякое случится. В прошлом и случалось, и тем Басурман не гордился.
– Знаю, знаю... ишь ты... а будто и не стареешь. Кровь?
– Кто ж знает... старею... скоро отойду.
– Насколько скоро?
– Истомин, хоть и гляделся этаким изнеженным барчуком, а слушать у мел, и главное, слышал правильно.
– Может статься, что и на днях... на от. Моим сунули, чтоб по городу разнесли. Я особо ретивого попридержал, да только,
– Не удержишься?
– Истомин листочек взял, очочки на нос напялил, пробежался взглядом и сплюнул.
– Вот же ж...
– Не знаю. Попробую, но... чую... полыхнет скоро. Если вдруг...
– Не переживай. Позабочусь. И об этих тоже... может, тебе того... сгинуть куда?
Сгинуть-то можно, только вот свои ж не поймут, случись возвращаться, многие это исчезновение припомнят... нет, надобно иначе. И Басурман покачал головой.
Взяли его у самого Марушкиного дома, где ждали, и это было плохо: стало быть знали и про Марушку, и про дочку. Он сперва почти поверил, что это обыкновенные пьянчужки: пахло от них самогоном, терпко, резко. И пожалуй, именно эта резкость и насторожила.
Басурман остановился.
Шагнул было назад.
И получил удар в спину. Клинок пропорол и старую куртейку, к которой вор привык за годы, и рубаху, Марушкой шитую, вошел в бок, разворотивши печенку. А второй и под ребра.
Он и осел мешком...
...чтобы прийти в себя от холодной воды. Тело, изменившееся, не желало умирать. Оно само затянуло смертельные для человека раны, одаривши лишь болезненной судорогой. Басурман опустился на дно реки, илистое, грязное, сохранившее немало тайн, и там уже, извернувшись, разодрал путы, к которым привязали каменюку.
В груди жгло.
Да и силы, пусть и отцовской дурной крови, не бесконечны. И он оттолкнулся, поплыл, а уж после, вынырнув, затаился, благо, ночь стояла подходящая, черная, что кофий, до которого Басурман охотником был. У моста скинули. И хорошо. Он прижался к осклизлой опоре, вслушиваясь:
– И чего теперь?
– этот голос он узнал. Войня, из молодых, да рьяных, вор удачливый, но рисковый чересчур, за что и пострадает, мниться.
– Теперь покажи всем перстенечек...
Басурман пошевелил обрубком мизинца. Ничего, отрастет через годик-другой... а может, и к лучшему? Войня не смолчит, похвастает, что одолел старого волка, решит, что на место его сядет, да только, небось, не подумал, что этаких желающих множество сыщется. И если Басурмана побаивались откровенно, - слухи про таланты его ходили самые разные, а неверующих он скоренько разубеждал, стоило клыки показать - то Войня был обыкновенен.
А значит, недели не пройдет, как получит он в бок перо.
Или свинчаткою в голову...
Впрочем, Басурману ли с того переживать? Он пощупал бок. Раны затягивались стремительно, но вместе с ними приходил голод. Наклонившись, он похлебал водицы. А Таранька, оказывается, не просто мелкий домушник, но подлюка отменнейшая... проследил, подговорил.
– И главное, тебя поддержат...
...дружку старинному о переменах сообщат к утру. У него свои пригляды имеются, а вот к Марушке поспешать надо. Если знают про нее, то не оставят в покое. Басурман и поспешал, впрочем, не настолько, чтобы упустить огромного дворового кобеля.