Лиса в курятнике
Шрифт:
– Ой, мамочки, - тоненький голосок прорезал тишину, добавляя нужное жути.
– А мне-то вас жалко... я-то свой век, почитай, отбыла... а там спросит Боженька, чего я хорошего сделала...
– голос стал плаксив. И говорила Калерия тоненько, причитаючи. Из глаз же поползли крупные слезы.
– А чего я могу? Старая, слабосильная... ничегошеньки, только упредить вас...
...в кабаке было людно.
Место сие, расположенное близ дворца было довольно-таки приличным, во всяком случае, здесь повывели клопов, да и мышей разогнали.
И готовили пристойно, хотя и еду простую: хозяин здраво рассудил, что с царскими поварами ему не тягаться, да и предпочитает люд благородного рождения ресторации, народу же попроще милей еда обыкновенная, но сытная и хорошо сготовленная.
Парили репу с травами.
Жарили поросят и перепелов, начиняя их гречой и прочею крупой, закладывая для мягкости и сочности яблоки. Подавали пироги с требухою и зайчатиной. Не чурались ухи белорыбицевой, в которую, еще горячую, хозяин самолично выливал ядреный самогон.
Он и за порядком следил, благо, здоровье позволяло, да и норов его знали, как и то, что со стражею городской пребывал он в наилучших отношениях, а потому смутьяны предпочитали держаться в стороне.
Не нынешним вечером.
На парнишку, которого Кедр Войтютович сперва принял за студентика - эта братия предпочитала места иные, более дешевые и вольные - он внимания не обратил. Взглядом мазнул. Приметил, что место тот занял не самое лучшее, да и заказал бедно, ограничившись тем же взваром и пирогом. Велел подавальщице принести и студня. У самого сын в студиозусах, вечно голодный, вечно бедный, пусть и содержание батюшка ему изрядное выделил, но... молодость, она такая.
Студень студентик съел.
И взвар выпил.
Отер губы розовые девичьи ладонью и огляделся. А там уж сам подсел к купцам, которые в стукалку игрались. Кедр Войтютович еще тогда неладное почуял. Все ж люди серьезные, не вышло бы им беспокойства. Но купцы только спросили чего-то, а студентик возьми и вытащи бумажник, да препухленький, да набитый не бумагою резаной - находились и такие умельцы.
Ишь ты...
Не из бедных, а по виду не скажешь. Тулупчик старенький, давно и пообмялся, и повытерся, прирос к хозяину. Штаны с пузырями, а фрачок и вовсе с чужого плеча будто.
Никак игрок?
Знавал Кедр Войтютович таких, которые за азарту света белого не видывали. Но... его ли дело? Купцы, может, и отберут деньгу, но и в долг не поверят человечку чужому, а стало быть...
...пороли его мало.
Он отвлекся, сперва на кухню, где доходили бычьи ребра на огне открытом. После на конюшни заглянул, убедился, что господские кони обихожены. А то конюший новый, незнакомый, за ним пригляд и пригляд нужен. Прежний воровать овес повадился, за что и был бит головою о коновязь.
...в комнатах наверху тоже порядок присутствовал.
А потому в трактир Кедр Войтютович возвращался со спокойным сердце. И зря, как выяснилось. Вроде ж и отсутствовал он недолго, но...
– И в едином порыве избавимся мы от гнета тирании!
– студентик забрался на стол, на котором прежде
Превнимательно так слушал.
– Ибо сказано, что каждый человек рождается свободным!
– голос его звенел, заполняя весь трактир, перекрывая и шорох пламени в камине, и скрип старого стула, на котором раскачивался почтенный Михтюков, купец первой гильдии, с которым Кедр Войтютович пребывал в отношениях наилучших, можно сказать, даже приятельских.
– И ограничение свободы этой - есть первейшее преступление против сути человеческой!
В голове загудело.
Кедр Войтютович мотнул головой, от этого мушиного звона избавляясь. Надо же... так гудело на проклятых пустошах, где его, еще улана обыкновенного, ветряной стеною приложило да и скинуло аккурат под копыта собственного жеребца. А тот, даром, что ученый на человека не наступать, прошелся... благо, шлем спас.
Правда, после сказали, что все одно контузило.
И списали с оною контузией.
Но Кедр Войтютович за это дело не больно переживал. Хватило. Навоевался.
– Смуту затеваешь?
– поинтересовался он негромко, впрочем, и этот его тихий голос заставлял людей сведущих смолкать. А вот паренек головенкой светлою тряхнул и сказал, руку выпроставши:
– Не смуту! Мы лишь ищем справедливости!
А купцы-то, купцы, людишки с характером, с норовом и разумом - иные в торговле надолго не задерживались - сидят и слушают, что завороженные.
– Какой?
– Править народом должен народ! Избранники его. От каждого сословия, чтобы блюлись интересы всех, - паренек пальцами шевелил и в глаза пялился, только от потуг его гудение в голове крепло, что Кедра Войтютовича изрядно раздражало.
– Единоличная власть опасна...
– Чем же?
Он ступал неспешно, крадучись, благо, тело помнило науку, которую постигать пришлось в лесах суровых. Там-то и научился ступать бесшумно, что рысь, и людей выслеживать, и скручивать их, а порой и глушить, ибо встречались и среди смутьянов одаренные.
– Тем, что на того, кто ею владеет, легко воздействовать. Вот взять хотя бы императора. Все уже знают, что слово его ничего не значит. Что всю силу забрала императрица. А она по сути своей нелюдь и...
...паренек и охнуть не успел, как смело его со стола, скрутило. И сила, еще недавно казавшаяся частью тела, вдруг исчезла, а само тело расколола боль.
Тыкал Кедр Войтютович легонько, не желая болтуна крепко покалечить - на это свои умельцы найдутся - однако за годы многие он усвоил одно: редко какой маг с переломанными пальцами чаровать способен. Паренек заскулил, завыл, ногами суча по полу. Кедр Войтютович вздохнул: эх, молоденький совсем... дурноватый... где только понахватался идеек подобных?
Он легонько тюкнул бедолажного о стол головушкою, а после, уже беспамятного, ремнем скрутил да самолично в погреб сволок. Пусть с ним дальше стража беседует, выясняет, откуда эта крамола недобитая вновь полезла. А у Кедра Войтютовича дел еще изрядно.