Лиса в курятнике
Шрифт:
– То есть?
– то, как Лешек это произнес, заставило Димитрия вздрогнуть.
– Над телами не надругались. Посмотрите, к ним отнеслись бережно, будто даже с любовью, - Святозар присел и погладил девушку по волосам.
– Видите? Не спутаные. Их раздели. Расчесали. Уложили. Украсили...
– Убили, - уточнил Димитрий.
– Убили... но чтобы задушить, не нужно так уж много сил. Закинуть ленту на шею и затянуть... вам ли не знать, что многие благородные девы не столь уж хрупки, каковыми кажутся. Мою сестру обучали и верховой езде,
...которые лишь прибавят головной боли.
– Я помолюсь за душу ее, - сказал Святозар. И вздохнув, попросил.
– С вашей стороны будет любезно предоставить мне бумагу и перья. Или человека, который писал бы под диктовку. Так было бы даже проще, но...
...куда опасней, ибо тайны подобные на людях предурно сказываются. И вот бывает, что человечек приличный, получивши к знанию запретному доступ, преображается престраннейшим образом.
То власти ему.
То богатства.
То просто от силы собственной новообретенной голову теряет.
Нет уж, пусть сам пишет, а Димитрий после почитает при случае.
– Перо, - сказал он.
– И чернила.
– Моя сестра не единожды предлагала написать то, что мне известно. Порой становилась весьма настойчива...
– А вы?
Святозар поднялся, опираясь неловко на подлокотник кресла.
– Сперва я... даже начал писать. Основы... знание, которое не должно исчезнуть. Мой долг перед родом... меня всю жизнь учили, что род превыше всего. Но после я вдруг подумал, а почему, собственно, я должен оставлять это миру? Я видел мою сестру с ее честолюбием и жадностью. И я испугался... я тоже слаб.
– Ваш отказ ее разозлил?
– Несказанно... она кричала. Называла меня неблагодарным. Потом... она вдруг успокоилась.
...и святой отец решил, будто сестрица смирилась?
А она смирилась?
Или...
Димитрий потер лоб. Голова болела, глаза чесались, как бывало, когда он уставал чрезмерно, будто тело напоминало, что, хоть и маг он приличный, хоть доверием облечен высочайшим, но все одно не стоит забывать: слаб человек.
В отдыхе нуждается.
...а еще в том, чтобы распоряжения отдать.
Пусть проверят, не пропадал ли кто из обслуги, которой во дворце стало чересчур уж много. И наверняка не обошлось без происшествий всяких, они и в обычное-то время случаются с завидной регулярностью, а уж теперь...
...и в городе тоже, а то мало ли, вдруг да родовые знания позволяют после души в нужное место перенести...
...выяснить, кто она вообще, покойная.
...а еще, кому она рассказывала о большой своей любви. И если рассказывала, то...
Слухов не избежать.
Проклятье, при общей к нему любви, даже если Димитрий прилюдно клятву на крови принесет, что не виновен, ему не поверят.
И может, оно часть всего?
Эта вот история о несчастной любви. Девицы, которых убили. Слухи, вдруг очнувшиеся, расползшиеся, множатся, что клопы в дурном
...кто и зачем?
Чего ждать?
Он дождался, пока тело уберут. И самолично проводил Святозара в покои, ныне ставшие камерой. И руку протянул, но Бужев покачал головой:
– Подобные вещи не стоит трогать. Это... магия на крови. И передать его я могу лишь тому, кто кровью со мной связан. Или истинному императору. В противном случае сработает проклятье. Отсроченное, но все одно пренеприятного свойства.
– Императору?
– Именно. Не наследнику, - Святозар выложил клинок на стол.
– Но я могу поклясться, что не использую его во вред людям.
Глава 37
Глава 37
...а еще говорят, будто бы по ночам она в змеюку обращается и выползает, рыщет-ищет добычу, - тихим шепотом продолжала девица преразбитного вида. Она устроилась на тюке соломы, в одной рученьке держала соленый огурчик, в другой - стопочку.
Стопочку она подняла.
Выдохнула и опрокинула одним махом. Огурчиком закусила, рукавом занюхала.
И кто-то из конюшенного люду хмыкнул с уважением: самогон-то был хорошим, выдержанным и крепости немалой. А она, ишь, даже не поморщилась.
– А как найдет, так и обовьет кольцами и силу тянет, тянет... до смерти не выпивает. Пока. А жизнь крадет, свою длит...
– Здорова языком чесать, - буркнул Матвей, человек мрачный, нрава необщительного, но силы немеряной, из-за которой прочие с ним связываться опасались. Зато вот кони Матвея любили со страшною силой, поговаривали, что кровь у него не совсем человеческая, да и слово он тайное знает. Слово многие выпытать хотели, да только на деньги Матвей глядел равнодушно, пить не пил и баб стерегся.
– Хочешь сказать, вру я?
– девица раскраснелась, поднялась, руки в боки уперла.
– Вот скажи, вру?!
– Врешь, - спокойно ответил Матвей, от седла отвлекаясь. Правил он его легко, орудуя шилом, будто иная барышня иголкою серебряной. И стежки получались ровные, аккуратные.
Ему бы в шорники идти, да только лошадей Матвей любил больше, нежели людей, не говоря уже о деньгах. И на конюшнях ему, сироте горькому, прибившемуся после смуты, было хорошо.
Тепло.
Сытно.
Спокойно.
И хотелось, чтоб все так и было дальше, однако же... со словами Матвей не больно ладил.
– Ты ее видел-то? Небось, раскрасавица... сколько лет минуло, а она хоть на день постарела? Нет! Какой была, такой и осталась. А почему? Потому что из других жизнь сосет!
– Дура, - сказал Матвей, поднимаясь.
Спорить он не умел и не любил, да и не видел нужды в том. Девицу притащил Вьюжка, хлопец справный, но безголовый, то ли в силу возраста, то ли уродился он таким, главное, что притащил он ее не разговоры разговаривать, а за иною надобностью, которая с мужиками случалась.