Литературные зеркала
Шрифт:
Комментатор Кейроша в связи с данным пассажем (и в связи с аналогичной фразой: "Это было в Каире, в садах Шубре, когда кончался пост рамадана") сообщает: Эса де Кейрош пародирует классический зачин "археологического" повествования, введенного в литературный обиход Г. Флобером. Роман Флобера "Саламбо" начинается словами: "Это было в Мегаре, предместье Карфагена, в садах у Гамилькара"48.
Теперь вновь вспомним слова: "ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана..." Булгаков то ли продолжает, то ли пародирует Кейроша ("день, который займется...- это пятнадцатое число месяца нисана"), который не то пародирует, не то продолжает Флобера.
Снять конфликтность этой литературно-дипломатической ситуации помогает Веласкес... Цитированные страницы трех великих романистов ведут зеркальную перекличку, которая является не пародией, не травестией, не полемикой, а особой формой ассоциаций в масштабах мировой литературы.
МИСТИЧЕСКИЕ ВСТРЕЧИ
Перейдем к зеркалам внутри произведения. Вот что пишет Е. Сидоров в предисловии к булгаковскому "Избранному": "Два романа - Мастера и о Мастере - зеркально повернуты друг к другу, и игра отражений и параллелей рождает художественное целое, сопрягая легенду и быт в историческую жизнь человека"49. Композиция романа истолкована как взаимодействие "зеркал".
Если под объектом понимать жизненный факт, то от него, что называется, из одной точки, в роман зачастую уходят две линии, завершающиеся двумя персонажами. Это, скажем, Мастер и Иешуа, хотя, по первому впечатлению, у них два несхожих и даже - с исторической точки зрения - несопоставимых прототипа. Вспомним, однако: Иешуа и Мастер вобрали в себя много булгаковского, автобиографического. Создаваемый Мастером "малый" роман зеркало, включенное в состав "большого" романа, большого зеркала, а отражают оба все ту же мятущуюся булгаковскую душу, все ту же искательскую неустроенную жизнь.
Образы романа перекликаются друг с другом. Зеркальная симметрия, словно цепями, сковывает попарно Понтия Пилата и Воланда, Иуду и Могарыча, Берлиоза и Кайфу, Ивана Бездомного и Левия Матвея.
Предательство Иуды и Могарыча имеет общий знаменатель - жадность. У Ивана Бездомного и Левия Матвея одинаковая сюжетная функция: это созерцатели, "воспринимающее око". Берлиоз и Кайфа - демагоги. Пилат и Воланд - всесилие, подчас ограниченное жизненными условиями и условностями до бессилия. Зеркально сопряжены плоскости Ивана Бездомного - и Мастера. Да мало ли в романе других эпизодов, перемигивающихся смыслами и красками, бликами и намеками, солнечными зайчиками и лунным лучом!
"Верховное" зеркало "Мастера и Маргариты" - психика Ивана Бездомного. Это он, первый среди булгаковских героев, встречается с Воландом, это ему выпадет жребий приникнуть к евангелию от сатаны. Он - собеседник Мастера и, соответственно, заочный свидетель его встречи с Маргаритой. Наконец, цепь событий, обозначенная Булгаковым как "извлечение Мастера", очерчивается по рассчитанной двусмысленности автора - как бы не наяву, а лишь в фантазиях Ивана. Ведь вот что происходит: Мастер и Маргарита только-только простились с Иваном - и сиделка вдруг рассказывает больному: "Скончался сосед ваш сейчас". А в ответ слышит: "Я так и знал! Я уверяю вас.. что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю кто,- тут Иванушка таинственно улыбнулся,- это женщина".
Таинственность его улыбки многозначительна: она - знак всеведения и уверенности, доступных лишь активной фигуре: творцу приключений или их небезразличному созерцателю. Мастер, именующий Ивана в сцене прощания своим учеником, выслушивает исповедь бывшего поэта, звучащую как
Выражено желание написать как раз тот роман, что сейчас лежит перед нами. Ситуация вызывает в нашей памяти художника из "Менин", создающего "как раз ту картину".
Видеть элементы булгаковской автобиографии в Иване не хочется: мешают его ремесленнические стихи, вульгарность поведения, убогий круг познаний. Но ведь фельетоны в "Гудке", вероятно, тоже могли выглядеть в глазах Булгакова аналогом газетных виршей Бездомного.
Мастер и Маргарита уходят из романа (и из жизни) двумя путями. С одной стороны, "мрачная, дожидающаяся возвращения мужа женщина... схватилась за сердце" и "скончался сосед". С другой: "Кони рванулись, и всадники поднялись вверх и поскакали".
Это противоречие кажется кое-каким читателям неразрешимым. Но ведь оно реалистически мотивировано: вот что было в обыденности - и вот что привиделось Ивану...
Зеркало - предмет, присутствующий в поворотных эпизодах романа. Ограничусь тремя примерами.
Первый я привел в начале этой главы: Степа "в зеркале, помещавшемся в передней..." и т. д.
Второй: "Какая-то сила вздернула Маргариту и поставила перед зеркалом, и в волосах блеснул королевский алмазный венец". В преддверии Великого бала у сатаны зеркало фиксирует преображение героини.
Третий: "Маргарита... бросилась в спальню. Разбив зеркальный шкаф, она вытащила из него костюм критика и утопила его в ванне"; "Маргарита выплыла в окно, оказалась снаружи окна, размахнулась несильно и молотком ударила в стекло"; "Измученный долгим бездельем за зеркальными дверями подъезда, швейцар вкладывал в свист всю свою душу, причем точно следовал за Маргаритой, как бы аккомпанируя ей".
Оконные стекла и зеркала на службе у враждебных Мастеру людей! Крушить их!
– альтернатив Маргарита не ведает. И оконные стекла - предмет особого Воландова любопытства на Патриарших прудах - разлетаются в осколки.
Все наши соображения на тему "веласкесовское у Булгакова" не идут дальше аналогий. Но уже время упомянуть факты, которые прямо говорят: Булгаков мог видеть в картине Веласкеса пространственный образ своего романа.
Аргументы в пользу этой догадки я высказал несколько лет назад в журнале "Звезда Востока" (1984, № 11). Они вкратце таковы (отчасти повторюсь, чтобы свести свои доводы в единый "кулак"). На полотне испанского живописца использована ситуация "зеркало в зеркале". У Булгакова - ситуация "роман в романе". Как картина, так и роман рассматривают проблему личной власти, взаимоотношения между художником и властелином. В "Менинах" существенны отношения между королем и художником. Подобные же вопросы занимают и автора книги о Мольере, создателя диалогов Иешуа с Пилатом и Мастера с Волан-дом. На полотне изображена, в частности, демоническая фигура, утверждающая колорит "сатанинской относительности" (все сущее бренно, если вспомнить о потустороннем!) . Аналогичные мотивы присутствуют у Булгакова. Булгаков изучал испанский, писал Е. С. Булгаковой: "Жадно гляжу на испанский экземпляр "Дон Кихота". Он инсценировал роман Сервантеса, следовательно, вплотную занимался эпохой Веласкеса. Наконец, центральные персонажи Веласкеса - Мастер, художник Веласкес и инфанта Маргарита. По сути дела, картина могла бы называться, как и роман,- "Мастер и Маргарита".