Литературоведческий журнал №36 / 2015

Коллектив авторов

В августе 1601 г., разговаривая с королевским архивистом Уильямом Ламбардом о рукописях, хранившихся в лондонском Тауэре, королева Елизавета (если верить Ламбарду, а точнее – впервые издавшему текст разговора в конце XVII в. Джону Николсу) неожиданно заметила: «Ричард II – это я, разве вы не знаете?» 31 . Историки литературы сделали очень много, чтобы вписать эту цитату в контекст трагедии Шекспира. Действительно, как следует из дальнейшего разговора, Елизавета явно связывала постановку «Ричарда II» в канун восстания Эссекса за полгода до беседы с Ламбардом с изменой графа и в целом с политическим кризисом последних лет ее царствования.

31

‘I am Richard II, know ye not that?’ // Nichols J. Bibliotheca Topographica Britannica. – L., 1780. – Vol. I. – P. 525–526.

В судьбе самой пьесы эта ремарка – при всей ее кажущейся однозначности – сыграла большую роль, возможно, слишком большую. Ламбард умер через несколько недель после разговора с королевой. Неясно, какой документ и каким образом оказался полтора века спустя в руках Николса. Непонятно, почему о нем ничего не было известно современникам. Неизвестно даже, действительно ли имел место этот разговор. В последние несколько лет ученые

начали оспаривать аутентичность записанного разговора 32 или, по крайней мере, то, какое отношение он имел к шекспировскому тексту 33 .

32

Bate J. ‘Was Shakespeare an Essex Man?’ // Proceedings of the British Academy. – 2009. – N 162. – P. 1–28.

33

Scott-Warren J. Was Elizabeth I Richard II?: The Authenticity of Lambarde’s «Conversation» // The Rev. of English Studies. – Oxf., 2013. – Vol. 64.– N 264. – P. 208–230.

Я не вижу смысла вдаваться в исторический спор в этой статье. Гораздо интереснее то, как поколения ученых будто бы борются за «полую корону» (the hollow crown, III:2), упавшую с головы Ричарда. «Елизаветинская картина мира», воображенная Ю.М.У. Тиллъярдом, во многом базируется на образе короля-солнца из монологов Ричарда 34 . Основную часть классической работы Э. Канторовича открывает именно анализ «Ричарда II» 35 .

Канторович фактически задал тон анализу шекспировской хроники за прошедшие после издания его книги полвека. Для него «Ричард II» – одна из лучших иллюстраций концепции «двух тел короля»: мистического и физического. Ричард в этом случае – почти патологический пример того, как два тела разрываются и этот разрыв убивает помазанника, который не может существовать только с одним телом, в котором «жалкая и смертная природа одинокого человека вытесняет королевское величие» 36 . Два тела короля – пример замечательного многообразия, «дуализма», который с лишением короны исчезает: «Все прежнее многообразие сведено к одному: к заурядному лицу, незначительному physis жалкого человека, к physis, теперь полностью утратившему какую-либо метафизичность. Это и меньше, и больше, чем смерть» 37 .

34

Tillyard E.M.W. The Elizabethan World Picture. – N.Y.: Vintage Books, 1959. – P. 30–31, 35. См. также: Tillyard E.M.W. Shakespeare’s History Plays. – L.: Chatto & Windus, 1944.

35

Канторович Э. Два тела короля: Исследования по средневековой политической теологии / Пер. с англ. М.А. Бойцова и А.Ю. Серегиной. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2014. – С. 93–112.

36

Там же. – С. 102.

37

Там же. – С. 111.

В этой трактовке, как бы глубоко она ни была укоренена в правовой доктрине «двух тел» (с чем я не собираюсь спорить), я вижу как минимум два пробела применительно к шекспировской хронике. Во-первых, это ее сущностная иерархичность, в которой два тела априори лучше, чем одно, а солнцеподобное мистическое тело лучше, чем бренное физическое. Разрыв тел неизбежно означает страдание, а поскольку этот разрыв разрушает иерархию, страдание не может быть искупительным 38 . Если Ричард – король-мученик, то что или кого спасает его гибель? 39 Ее можно считать искуплением только собственных «грехов» за годы царствования или провозвестницей грядущих страданий тела государства в Войнах Алой и Белой розы.

38

О мессианской жертве Ричарда и роли декоронации см.: Sherman D. «What more remains?»: Messianic Performance in Richard II // Shakespeare Quarterly. – Wash. (DC), 2014. – Vol. 65, N 1. – P. 22–48; Schuler R.M. De-Coronation and Demonic Meta-Ritual in Richard II // Exemplaria. – 2005. – Vol. 17, N 1. – P. 169–214; Schuler R.M. Magic Mirrors in «Richard II» // Comparative Drama. – 2004. – P. 151–181. Интересно, что современный исследователь видит в хронике предшественницу «барочной драмы» в трактовке В. Беньямина: Luis-Mart'inez Z. Shakespeare’s Historical Drama as Trauerspiel: Richard II – and After // English literary history. – 2008. – Vol. 75, N 3. – P. 673–705.

39

См.: Thompson K.F. Richard II, Martyr // Shakespeare Quarterly. – 1957. – Vol. 8, N 2. – P. 159–166.

Во-вторых, концепция Канторовича (а вернее, не столько концепция, сколько использование шекспировской хроники как иллюстрации к ней) превращает Шекспира в моралиста или пропагандиста, который пишет хронику, чтобы ответить на «государственный заказ» или общественное признание «двух тел». Хроника Шекспира, «Отчеты» Плаудена, тексты коронационной клятвы, ритуал лишения сана – все ложится в одну строку. Конечно, Канторович хорошо понимал опасность такого подхода и предпослал анализу ряд оговорок – например, о том, что «Шекспир обрисовал именно человеческий аспект трагедии королевской “двойственности”, а не юридические особенности…» 40 , или что «поэтическое видение двойственной природы короля… вполне естественно могло возникнуть из его сугубо человеческого опыта» 41 . Неясно, правда, как из «человеческого опыта» можно вывести то, что Канторович страницей выше сам называет «правовой фикцией», если эта фикция не интериоризирована опытом в процессе школьного образования или социализации в «елизаветинской Англии».

40

Канторович Э. Указ.соч. – С. 93.

41

Там же. – С. 94.

Проблема в том, что Канторович в понятной любому ученому попытке создать стройную и непротиворечивую теорию жертвует ради нее сложностью литературного текста, повторяя классическую ошибку другого ученого того же поколения – Ю.М.У. Тиллъярда. Тиллъярд открывает главу о «порядке» монологом Улисса из

«Троила и Крессиды» (I:3) о космической гармонии, который незаметно переходит в советы Агамемнону, как лучше управлять войском ахейцев, используя слабости и человеческие особенности самых сильных воинов. Сочетание речи о порядке с макиавеллистским советом плохо укладывается в логику литературного текста как примера общественно-политической доктрины, но Тиллъярд этого не замечает. Его подход в принципе не учитывает субверсивный характер литературного текста и то, как он может проявляться в несоответствии речи персонажа и общего контекста произведения.

Возвращаясь к Ричарду, его падение и смерть при таком взгляде еще сильнее утверждает концепцию «двух тел» и власть «полой короны». Во многом такое прочтение укрепляется самой логикой исторических хроник как цикла, превращая Шекспира в сторонника «порядка» и сильной королевской власти 42 , а сами хроники – в стихотворную версию Холиншеда или Холла.

Не случайно между подходами Канторовича и Тиллъярда столько совпадений: оба используют литературный текст как иллюстрацию, оба пытаются создать более или менее неизменную «традицию», соединяющую Средние Века и Возрождение; органицистскую традицию, которая присуща в одинаковой степени всему обществу или, по крайней мере, его образованной части и одинаково распространяется через «фигуры власти» в школах, театрах и при дворе 43 . Литература, в конечном счете, «воссоздает» и «отражает» то, что рождается вне ее. Этим заканчивается фрагмент «Двух тел короля» о специфике художественного творчества: начав с того, что «живой дух» шекспировского искусства состоял в том, чтобы «раскрывать множественность сущностей, действующих в каждом человеке», Канторович через идею «поддержания равновесия» приходит к утверждению, что этот живой дух – «всецело в зависимости от того жизненного образа, который он вынашивал в сознании и который стремился воссоздать» 44 . Что же в этому духе «живого» и в чем особенность этого воссоздания, по сравнению с историческими хрониками Холиншеда? Венец Шекспира, как и корона Ричарда – «полый», и может быть надет на «бренное чело» любого автора.

42

См., напр.: Sinfield A. Royal Shakespeare: theatre and the making of ideology // Political Shakespeare. New essays in cultural materialism / Ed. by Jonathan Dollimore and Alan Sinfield. – Cornell Univ. Press, 1985. – P. 158–181 (в особенности фрагмент о постановках Питера Холла, p. 160).

43

Ср. с критикой Стивеном Гринблаттом «монологического историзма», озабоченного поиском «единого политического видения», предполагаемого связным и последовательным. К такой воображаемой «точке отсчета» привязывают литературоведческий анализ, чтобы доказать, что литература «отражает взгляды своего периода», но «с безопасного расстояния»: «The earlier historicism tends to be monological; that is, it is concerned with discovering a single political vision, usually identical to that said to be held by the entire literate class or indeed the entire population… Protected then from interpretation and conflict, this vision can serve as a stable point of reference… to which literary interpretation can securely refer. Literature is conceived to mirror the period's beliefs, but to mirror them, as it were, from a safe distance» (Greenblatt St. The Power of forms in the English Renaissance. – Pilgrim Books, 1982. – P. 5).

44

Канторович Э. Указ. соч. – С. 95.

Моя гипотеза – в том, что «Ричард II» – пьеса, в которой теория «двух тел» ниспровергается в той же степени, в какой и утверждается; что это пьеса о власти над собой, которая не сводится к встроенности в иерархию; и наконец, что эта хроника оказалась чрезвычайно важна не только для группы сторонников Эссекса, собравшихся на ее представление 7 февраля 1601 г., но и для драматургов следующего за Шекспиром поколения, которые превратили опыт Ричарда II в практику изображения «отсутствующего» монарха как образ власти интеллектуала.

Исключительно политическое прочтение хроники не оставляет лишившемуся короны Ричарду никаких реальных перспектив. Его гибель – дело времени, его корону надела на себя смерть. Слабые проблески наивной мечты о безмятежной жизни в речах короля соединяются с пониманием собственной обреченности 45 :

Готов сменять я свой дворец на келью, Каменья драгоценные – на четки, Наряд великолепный – на лохмотья, Резные кубки – на простую миску, Мой скипетр – на посох пилигрима… 46 Пусть я, кто стал ничем, стал неимущим, Ничем не буду удручен в грядущем… 47

45

Здесь и далее русский перевод М. Донского цитируется по изд.: Шекспир У. Полное собрание сочинений: В 8 т. / Под общей ред. А. Смирнова и А. Аникста. – М.: Искусство, 1958. – Т. 3. – С. 409–514. Английский оригинал цитируется по изд.: The Oxford Shakespeare: Richard II / Ed. by Anthony B. Dawson and Paul Yachnin. – Oxford: Oxford University Press, 2011.

46

Ричард II. – C. 421.

My gorgeous palace for a hermitage,My gay apparel for an almsman’s gown,My figured goblets for a dish of wood,My sceptre for a palmer’s walking staff… (Richard II. Р. 224).

47

Ричард II. – C. 487.

Make me that nothing have with nothing grieved,And thou with all pleased that hast all achieved! (Richard II. Р. 246).

Страдание Ричарда неподдельно и глубоко, но почему он не может с ним сразу покончить, если в нем нет ничего, кроме страдания? Если невозможно самоубийство, то остается смерть в бою, подобно Ричарду III. В определенной степени это и происходит в сцене убийства, но почему это не случилось раньше, например в III:3 под стенами замка Флинт? Конечно, Шекспир ограничен рамками исторической реальности, но тогда зачем длинные монологи и бесконечный спуск короля в бездну унижения, растянувшийся на два последних акта? Именно в них Шекспир начинает далеко уходить от текста Холиншеда, вкладывая в уста Ричарда монологи, для которых в первоисточниках нет никакого соответствия.