Литературоведческий журнал №36 / 2015
Шрифт:
Узурпатор – герцог Пьетро, тем не менее, понимает, что «недовольный» Малеволе очень нужен при дворе, так как видит и говорит правду: «И все же, откровенно говоря, мне он нравится: он вразумляет меня и заставляет понять, что лесть скрывает человеческие слабости» 75 .
Малеволе и сам наслаждается «раздором», который предоставляет такую свободу его телу интеллектуала: «Раздор для недовольного – что манна» 76 .
Сюжет «Недовольного» напоминает «трагедию мести», но лишь с первого взгляда. Марстон особенно тщательно следит за тем, чтобы в нагромождении интриг ни одна смерть не осталась настоящей. Малеволе открывает глаза герцогу Пьетро Джакомо на неверность его жены Аурелии, чтобы заставить узурпатора страдать – но Аурелия и вправду принимает ночью юного влюбленного в нее Фернезе. Приближенный герцога Мендоза ведет свою игру и убивает Фернезе, чтобы возвыситься в глазах герцога, но тяжело раненный Фернезе остается жив. Мендоза нанимает Малеволе, чтобы убить герцога – вместо убийства Малеволе придумывает историю о том, как уязвленный изменой герцог бросается со скалы в море. Герцог появляется во дворце под видом отшельника, якобы ставшего свидетелем самоубийства – Мендоза немедленно предлагает Малеволе убить и его. Наконец, нагромождение притворных смертей распутывается,
75
I like him, faith; he gives good intelligence to my spirit, makes me understand those weaknesses which others’ flattery palliates. (The Malcontent. Р. 29).
76
Discord to malcontents is very manna. (The Malcontent. Р. 37).
Суть генуэзского двора Марстон раскрывает уже в первой реплике первой сцены: «Вы с ума сошли, или пьяны, или и то, и другое сразу?» 77 . За нагромождением интриг иногда трудно уследить – почти каждый герой имеет свои карьерные планы. Посреди этого хаотически мечущегося двора – «недовольный», который везде видит притворство и человеческую слабость – в церкви, при дворе, в человеческой природе. Тем не менее он не лжет и не обманывается по поводу пределов слабости, зная, что за ней стоит способность, хотя бы у некоторых персонажей, честно взглянуть на свои желания.
77
Are you mad, or drunk, or both? (The Malcontent. Р. 27).
Марстон дополнительно усложняет образ Малеволе, заставляя его признать, что открытое свободное слово ему, в сущности, дороже, чем возвращение к власти:
Под этой маской мне дано, что короли Не слышат и о чем молчат герои – Свобода слова! 78Малеволе жалеет, что ему ранее не хватало «притворства и подозрительности», но остается неясным – как он будет править после возвращения к власти, раз «все мы – философские монархи или природные дураки» 79 .
78
79
Why man, we are all philosophical monarchs or natural fools. (The Malcontent. Р. 37).
Конечно, став снова герцогом, он должен преодолеть «раздор», но таков парадокс пьес «переодетого монарха»: мы хорошо видим раздор и то, как удачно направляет и анализирует его наблюдатель, но вне пределов пьесы остается то, что происходит потом. Не продолжит ли интеллектуал-монарх свое «ускользание» (Марстон использует очень похожий термин «сдвиг речи», когда Альтофронт после разговора с последним оставшимся верным ему вассалом снова переходит к маске Малеволе). Если монарх может переодеться в другое тело и оставаться в нем на протяжении почти всей пьесы, то интеллектуал может переодеться на театральной сцене в тело монарха, чтобы говорить о власти в эпоху, когда дискурс особой власти интеллектуала еще не сформирован.
Рассуждая о шекспировском «Ричарде II», Стивен Гринблатт точно заметил, что в этой пьесе есть моменты, когда «коллапс королевской власти кажется подтвержденным открытием физического тела правителя» 80 , но это не тело Болингброка, как у Канторовича. «Власть его существования как творения» (сreatural existence) – это власть интеллектуала, открывшего способ соединить свое тело с телом монарха. Это возможно, когда и за первым, и за вторым скрывается делезовское «тело без органов», когда и монарх, и интеллектуал одновременно ускользают, скрываясь друг в друге. Анализ «Ричарда II» как политической пьесы недостаточен без учета этой складывающейся стратегии, которая позволяет выйти за рамки дихотомии созерцания и действия. Дисгармония, как и гармония, оказывается конструктом, в рамках которого возможна жизнь тела интеллектуала, даже в условиях «сумасшедшего» и нуждающегося в исправлении придворного общества. «Подрывающая себя» (self-undermining), по словам Гринблатта, дивестиция, убившая шекспировского Ричарда II, открыла новые формы саморепрезентации для младших современников Шекспира и их героев.
80
There are moments in Richard ii in which the collapse of kingship seems to be confirmed in the discovery of the physical body of the ruler, the power of his creatural existence. Greenblatt, Stephen. Invisible bullets // The Greenblatt reader / Еd. by M. Payne. – Blackwell Publishers, 2005. – P. 144.
Болезнь века: «Тимон Афинский» У. Шекспира и «Годовщины» Дж. Донна
В статье анализируется рецепция болезни как тотального состояния общества и мира. И хотя болезнь не называется, Шекспир и Донн описывают симптомы сифилиса согласно медицинским представлениям того времени.
Ключевые слова: раннее Новое время, У. Шекспир, Дж. Донн, Фракасторо, «Тимон Афинский», «Годовщины», болезнь, меланхолия, сифилис, анатомия, остроумие.
Lisovich I.I. Disease of the age: Shakespeare’s Timon of Athens and Donne’s Anniversaries
Summary. The article analyzes the reception of disease as an overall condition of society and the world. Although the disease is not named, Shakespeare and Donne describe the symptoms of syphilis according to medical notions of their time.
Начало общества модерн связывают с открытием творческого человека (artist), перспективы в живописи и Нового Света, Реформацией и научной революцией, формированием индуктивного метода, научных институций и национальных государств, с которым в Англии связано имя Шекспира, рождение театра и поэтического языка. Эти исторические
Но рождению Нового времени сопутствовали две болезни – меланхолия и сифилис, поражающие тело и душу. Меланхолия стала самой рефлексируемой и модной болезнью XVI в., ее диагностировали согласно концепции Галена о соотношении четырех элементов в организме человека, о чем свидетельствуют «Анатомия меланхолии» Р. Бёртона и многочисленные упоминания о ней в текстах XVI–XVII вв. Законченный зримый образ этого состояния воплощен в загадочной гравюре «Меланхолия» и в «Четырех Апостолах» Дюрера. Нейдёрфер, делавший надписи к картине по просьбе художника, истолковывал ее и как изображение четырех гуморов: Павел – сангвиник, Марк – холерик, Петр – флегматик, Иоанн – меланхолик. У Шекспира мы находим эту болезнь у Жака-меланхолика и Гамлета, ею поражен Астрофил у Филиппа Сидни, меланхолия проникает в религиозную поэзию Дж. Донна 81 .
81
См. подробнее: Лисович И.И. Репрезентация меланхолии в английском сонете: «Астрофил и Стелла» Ф. Сидни и «La Corona» Дж. Донна // Иностранные языки в современном мире: Сб. материалов IV Международной научно-практической конференции, 22–23 июня 2011 / Под ред. Г.А. Багаутдиновой. – Казань: Центр инновационных технологий, 2011. – С. 170–179.
Меланхолию можно назвать болезнью одиночества (от увлечения науками – до любовной тоски из-за отвергнутого чувства) и чрезмерного воздержания, которое ведет к преобладанию холода и сухости. Меланхолия поразила не только ученого, погруженного в поиск истины, но и встраивается в религиозное и поэтическое восприятие человека, размышляющего об истине, мире и обществе. Рождение и умирание Ренессанса происходит под знаком душевного состояния первоначально названного Петраркой в «Моей тайне» ацедией. В XIX в. Людвиг Гайгер проследил истоки этой болезни от закрытых монашеских сообществ к первым гуманистам: возникнув как «монастырская болезнь», она становится у Данте светской «болезнью», а у Петрарки – «философской» 82 . И если ацедия выражает состояние духовного кризиса, то представление о меланхолии включает в себя и физиологическую составляющую, связывает воедино состояние души и тела. Поэтому меланхолия стала предметом активной эстетизации и рефлексии, в ее наличии охотно признавались, она стала символом поиска истины.
82
Цит. по: Wenzel S. Petrarch's Accidia. Studies in the Renaissance, Vol. 8, 1961. P. 36–48. Вензель также полагает, что ацедия сохранила и в своей секуляризованной форме средневековое представление как о смертном грехе уныния.
Сифилис же, напротив, был самой немодной, отвратительной, скрываемой и более распространенной болезнью, чем меланхолия. В 1495 г. в Европе распространилась эпидемия сифилиса, который сначала связывали с гуморальным дисбалансом (преобладание жара и влаги), хотя сразу же увидели в ней и моральную этиологию, поскольку связывали с грехом похоти 83 . К первой четверти XV в. ее научились диагностировать, выявили причины и пути заражения. Сифилис получил название «обезьяньей болезни», поскольку его можно было спутать с венерическими, простудными, инфекционными заболеваниями. Коварство заключалось в том, что, поскольку казалось, диагноз поставлен правильный и человек излечился, но недуг переходил в латентную форму и становился еще более опасным 84 . Во второй половине XVI в. при подозрении, что причиной смерти является сифилис, проводили анатомирование, чтобы обезопасить родственников покойного от плохой репутации, поскольку уже было известно разрушительное влияние болезни на потомство. Но сифилис отличался от чумы и проказы тем, что можно было контролировать пути его заражения. Новую болезнь связали с половой невоздержанностью, и церковь объявила ее позорной и наказанием Божиим, вследствие чего болезнь старались утаить, что способствовало распространению эпидемий.
83
См. подробнее: Fabricius J. Syphilis in Shakespeare’s England. – L., Bristol, PA: Jessica Kingsley Publishers, 1994.
84
«На теле появляются покрытые корочкой пустулы, иногда сначала на волосистой части головы, иногда в других местах; вначале они бывают малых размеров, вскоре постепенно увеличиваются, достигая размеров крышечки желудя и напоминая ее по форме. Корочка эта шероховата, грязна, багрового цвета с желтизной; такова она в большинстве случаев; иногда корочка бывает белого цвета, иногда ржавого и плотна, но реже. Через несколько дней пустула вскрывается и из нее выделяется зловонная слизь. Трудно описать, как велика бывает нечистота, в каком обилии постоянно сочится слизь, особенно если она вытягивается абстерзивными [стирающими] лекарствами. Затем пустулы изъязвляются и не только расползаются, но и разъедают и превращаются в грязные фагеденические язвы, с большим трудом уступающие лечению; эти язвы часто разрушают не одни только мясистые части, но и сухожилия, и даже поражают кости. Не все части тела страдают в одинаковой степени; у одних людей поражается голова, у других – спина, у третьих – руки, у четвертых – другие части тела; те, у кого страдают верхние части тела, очень легко заболевают катарами, причем у них изъязвляется рот, горло и зев, что чрезвычайно опасно, так как поражение часто переходит на так называемый коллаторий и неудержимо его разрушает, если быстро не будет оказано пособие. У некоторых больных были совершенно разрушены губы, у других – нос, у третьих – целиком срамные части. Но эти пустулы образуются не только на покровах тела; как было обнаружено при вскрытиях трупов, они возникают также в глубине. Они весьма разнообразны. В первые времена, когда они только появились, они отличались большей нечистотой; теперь они более сухи и более плотны; у одних они более сухи, у других – более сальные и нечистые; у одних они более мелки, у других – более крупны; у одних их много, у других – мало, у третьих их совсем нет, причем эти люди все-таки страдают галльской болезнью, но без образования пустул» (Фракасторо Дж. О сифилисе / Пер. с лат. В.О. Горенштейна. – М.: МЕДГИЗ, 1956. – С. 16–17).