Литораль (ручная сборка)
Шрифт:
— Есть эффект, — согласилась Анна. — Конечно, есть. Эффект такой: я увидела, какой кошмар у нас в комнате, и после ужина буду убирать. Может, даже поглажу. Давай картошки мне положи.
— И горчички?
— И горчички.
— Это дело.
— Слушай, а ты посуду так и не убрал, да?
— Ой, прости, забыл.
Забыл.
А что будет, если я обо всем забуду?
— А что будет, если я обо всем забуду или превращусь, например, в чудище морское?
— В кого?
— Помнишь, была такая сказка про мать, которая обратилась птицей, потому что ее дети не подали ей стакан воды, когда она заболела?
— Но я же подал тебе тарелку картошки! И я не дети.
— Кстати, где Наум?
— На тренировке! — Толя выглядел так, будто наконец добился
— Чего?
— Ну, на шахматах. Представляешь, оторвался от своих игрищ и пошел шахматы двигать по столу.
— Будто это не игрища какие-то опять, — хмыкнула Анна.
— Ну не скажи, это развивает мозг.
— Ну-ну.
— Так-то вот, мать-птица.
— И что? Было бы здорово, если бы вы могли иногда посуду за собой помыть.
— Иногда могли бы.
— Может, сегодня как раз иногда?
— Может.
— Шах и мат.
Анна доела картошку и вернулась в кровать под перегоревшие лампочки.
Толя гремел тарелками. Шумела вода. Анна завернулась в собачий плед и заснула. Во сне она была птицей, во сне она была женщиной, которая входит в воду, вода горячая — накатывает и уходит назад, шаг вперед — два назад, сверху — темное февральское небо, никакой надежды, снизу — бесконечная черная глубина. Вода накрывает ее с головой, а потом отступает, и Анна думает: «Пахнет горчицей, как хорошо — пахнет горчицей».
В 7:39 все то же. Анна идет, стараясь не вляпаться в длинные глубокие лужи. В некоторых местах в рваных ранах асфальта по щиколотку. Иногда Анну объезжают автомобили — узкая дорога между домами и сопкой не дает разойтись как следует, поэтому брючины все равно уже покрыты ржавыми брызгами.
Первый урок — те самые «разговоры о важном». Анна обходит острые углы как может, несмотря на угрозы Сусанны Валерьевны.
Половина класса урок «проспит», кто-то поспит прямо на уроке, но Анне тошно даже от одной мысли, что она будет зачитывать «методические материалы», в которые ни секунды не верит.
Поэтому она придумывает, чем занять эти часы. Класс как раз смотрит документалку о Майкле Джей Фоксе и его борьбе с болезнью Паркинсона, когда входит Усатая. К лацкану ее пиджака приколота георгиевская ленточка на манер знака бесконечности.
— Что это у нас? — спрашивает Усатая, стоя в дверях руки в боки. Класс молча встает, как на расстрел.
— Изучаем, — холодно цедит Анна.
— Анна Сергевна, я вам, кажется, уже неоднократно дала понять, что вы должны следовать инструкции, — ледяным тоном говорит Усатая.
Анна кивает.
— Я понимаю, Сусанна Валерьевна. Но тема сегодня уж больно… неоднозначная.
— Однозначная тема, Анна Сергеевна, полностью однозначная. А если для вас это не так, у меня возникают сомнения, что вы можете преподавать. Перед вами дети.
— Вот именно, — тихо вставляет Анна Сергеевна, хотя уже даже дети поняли, что лучше бы ей не встревать.
— Вы меня очень расстраиваете, потому что вы у нас на хорошем счету, а ведете себя вызывающе и неприемлемо, — продолжает отчитывать Усатая, а Анна думает о том, что лето еще не скоро. Долгая мрачная темнота — несколько месяцев кряду. Конские дозы витамина D. Искусственный свет. И никакой любви.
16
Да как вам сказать, я сразу заметила, что с ней что-то не так. И ведь знаете, всегда видно, что в семье проблемы, по ребенку. Дети просто так школу не прогуливают. И я давно за ней приглядывала, что называется. Не бывает дыма без огня. Думаете, у меня легкая работа? За все приходится отвечать. Мы ведь все это тоже как бы не сами придумали. Делаем, что говорят. Не думаю, что у нее какая-то особенная ситуация. Все мы в одной лодке. Потом заметила, что она, как бы это помягче, не всегда в себе. Ну, понимаете. Это самое. Я чисто по-женски понимаю: приходишь домой после тяжелого рабочего дня и хочется… ну вы понимаете. Но это ведь не значит, что… Я ей поставила на вид. Мы не то чтобы угрожали ей увольнением, просто советовали держать себя в рамках. Все же у нас государственное учреждение и дети, мы должны в таких случаях незамедлительно принимать меры. Девочку, конечно, жалко. Надеюсь, вы ее найдете. Что еще за доведение до самоубийства? С дуба вы, что ли, рухнули совсем, извините.
Простите, не могу перестать плакать, когда думаю о ней. Мы ведь дружили. Я лучшая подруга, да. Она мне близкий, можно сказать, человек. Мне кажется, она со мной делилась всем. Не сказала бы, что у нее какая-то прямо тяжелая жизнь. Муж, сын. Дом. А что? Для женщины это важно. А еще… вы мужу ее не говорите, пожалуйста, я бы не хотела, чтобы он это узнал вот так — от меня, он хороший, в общем-то, я ей всегда говорила. Я ей завидовала даже. И мне всегда казалось — ну чего тебе еще не хватает? Живи и радуйся. Но ей как будто все время мало. Блин, это бесило даже. У тебя все есть, а ты все ноешь. Иногда хотелось ей просто врезать. Мы с Аллой (это еще одна наша общая подруга, она в Мурманске живет) это вот все не очень поняли. А потому что, ну елки-палки, у тебя все есть, а ты недовольна. Дома у нее тоже не все гладко было. Ну в смысле со свекровью терки разные, но это у всех, наверное, непросто… Сына забросила. Я ее иногда спрашивала: а где Наум? Ну то есть вряд ли она знала, что у него в жизни происходит, если она даже не всегда знала, где он. Так что я почти не удивилась, когда он пропал. Да и то не сказать, чтобы она сразу на уши встала. А что Наум? Что про него сказать? Обычный подросток. Замкнутый, со своими тараканами, не без проблем. Я у него немецкий преподавала. У меня таких еще сорок восемь человек, я так-то пристально за ним не следила, но он всегда как будто немного не здесь. Трудный мальчик. А муж очень хороший, вы его не обвиняйте. Я иногда думаю, если бы у меня был такой муж… Хорошо, если еще захотите что-то спросить, я здесь. Буду рада оказаться полезной.
Да, алло. Ну да, да. Я. Что ж, помогу, чем смогу. А вы думаете, все прямо так серьезно, да? Ух ты. Ну да, дружили, с детства в принципе, но в последние годы, понимаете, разные города, не так уж часто… Есения тут вам лучше расскажет. А, уже? Ну хорошо, спрашивайте. Ну детство что… Обычное детство, как у всех. Не была она никакой особенной… Бывали, конечно, моменты. Попивали, с мальчишками дурью страдали… А у кого такого не было? У меня вот сейчас двое, слушайте, это всегда так. С матерью не просто, но время такое было. Мы своим матерям сами стали матерями, они из нас все соки выжимают теперь, это поколение у них такое было. Вот и у Аньки… Мать деспотичная. Мне кажется, Анька даже в закрытый город сбежала от греха. Но там, видите, еще со свекровью повезло. Она тоже на Аньку влезла и давай ее пилить. То ей было не так, это не этак. А Толька, он ведь мягкотелый такой. Он неплохой, но не мужик, конечно, ну какой он мужик. Ни рыба ни мясо. И Наумчик такой же. Я ничего не хочу сказать, но когда дети были маленькие, мои вообще не хотели с ним играть, потому что он вечно ныл и был как заноза в заднице. Мамкал, рыдал. А папка всегда где-то за периметром. И мать, свекровь Анькина, его постоянно оправдывала: сына работает, устает. А Анька типа не работает и не устает. Да вы ж знаете, как это бывает. Но чтобы из-за этого в петлю? Да нет, я не думаю. Да и кто бы мог ее украсть, например. Она ж не принцесса какая-нибудь. Выросли мы уже из принцесс в змей и гадюк, ха-ха. Ну я замечала, конечно, что она, это самое, иногда в таком вот состоянии, неадекватном, но я, честно говоря, списывала это на вредную работу и просто какую-то усталость. Я вот тоже на себя в зеркало смотрю, и хочется удавиться. А потом… Ну-ка быстро сел и уроки сделал, я сказала тебе! Вы простите, мне идти надо. У меня тут дым коромыслом, да и нечего мне вам сказать. Если что-нибудь узнаете, держите в курсе, все ж не чужой человек.
17
— Смотри, — Дженни прислала ему ссылку сразу, как только он открыл глаза — в 7 утра. — Этот чувак вчера победил в конкурсе начинающих стендаперов, и теперь его взяли в клуб.
— В какой клуб?
— Ну у них там. В труппу как бы. В команду. Ты понял. Тебе тоже надо на конкурс, ясно?
— А что за конкурс?
— Это здесь у нас, в кабаке одном. Я говорила, тебе в Питер надо. Говорила?
— Да.
— Вот думай об этом.
Наум кликнул на ссылку, почитал — следующий конкурс в марте. Март — перевалочный пункт между зимой и весной, всегда переломный момент.