Ливонское зерцало
Шрифт:
— Да, много ненависти в людях, — вроде бы согласился с другом Николаус. — Трудные времена.
Так они переговаривались, сидя на удобных стульях и поглядывая в ожидании на дверь.
Наконец из небольшой двери в противоположной стене, из двери, что вела во внутренние покои, появился Фюрстенберг. Примерно так его себе Николаус и представлял, только думал, что бывший ландмейстер ещё постарше. Он увидел высокого, чуть полноватого человека с коротко остриженной бородой, небесно-голубыми глазами и приятной улыбкой. Фюрстенберг, которому было около шестидесяти лет, выглядел моложе, чем выглядят обычно в его возрасте. У Николауса язык не повернулся бы назвать этого человека стариком.
— Извините, господа, что заставил вас ждать...
Такая учтивость со стороны ландмейстера была им приятна.
Фюрстенберг вгляделся в их лица и улыбнулся:
— Впрочем вы молоды, вы меня поймёте. Когда я не занят делами комтурии Феллин, меня бывает посещает высокая Муза. И, грешен, не обладая Божьим даром, пишу иногда стихи [69] ... Но не пишутся сегодня стихи, ибо на душе нет покоя. Мучат тревоги, сомнения. Суета духа!.. Но я к вашим услугам, господа...
69
Стихотворное наследие Иоганна Вильгельма фон Фюрстенберга довольно велико и в своё время было достаточно известно. Избранные религиозные стихи «Ein schon geistlick ledt dorch Wylhelm Forstenberch in Lyfflandt» были изданы в Риге в 1936 году в составе сборника «Baltische Texte der Friihzeit».
Удо и Николаус назвались.
Николаус вынул из чехла грамоту и с лёгким поклоном передал её Фюрстенбергу. Сказал, что послание это от полоцких немецких купцов, кои надежды питают, что доблестное рыцарство не оставит их без защиты в многотрудные времена, когда сегодня ты не уверен в том, что было вчера, и представить не можешь, что будет завтра. И покачал при этом головой:
— Как торговать? Как торговать?..
За ним Удо достал свою грамоту:
— Здесь ещё послание от отца моего — Ульриха Аттендорна. На словах велено передать вам, комтур, заверение, что крепость Радбург останется крепостью, пока жив в ней будет хотя бы один рыцарь, пока хотя бы один кнехт будет стоять в воротах.
Фюрстенберг, кивнув, взял у них грамоты и сел за столик. Сломил одну печать, сломил другую. Прочитал грамоты, подслеповато щурясь и слегка поворачивая их к свету.
— Что ж, господа! Послания эти скорее не ко мне, ведающему делами комтурии, а к магистру Кетлеру. Оба эти послания я велю завтра же отправить к новому ландмейстеру с нарочным. Но со своей стороны могу уже дать предположительный ответ почтенному другу моему комтуру Аттендорну: вряд ли у Кетлера найдутся лишние деньги, как и лишние рыцари и ландскнехты.
Он сидел в раздумии некоторое время, поглядывая на гостей; потом спросил, обращаясь к Удо:
— Вот вы сказали, мой юный друг, пока жив хоть один рыцарь, пока хоть один кнехт будет стоять в воротах Радбурга... В вас нет сомнений, что мы одержим верх в этой войне? У вас крепка уверенность в сердце, что мы в конце концов взгреем московского Ивана и вернём наши, захваченные им, земли?
— Ни малейшего сомнения, господин ландмейстер! — Удо даже встал, чтобы продемонстрировать свою решимость сражаться и победить. — Мы одолеем врага и восстановим Ливонию в прежних границах.
— Вы сидите, сидите, — грустно улыбнулся Фюрстенберг. — Мне приятен ваш порыв, вызывает уважение ваша уверенность. Но это всего лишь чувства. Юношеские высокие чувства. А есть, замечу вам, расчёты. Есть основания, на коих зиждятся мои сомнения. И эти основания никак нельзя не принимать во внимание. Ливония не готова к тяжёлой, продолжительной войне. Московский царь всё хорошо подгадал: ударил, когда увидел, что Ливония слаба, — теперь Фюрстенберг обратился к Николаусу. — Вот вы, молодой человек, вы из купцов полоцких!.. Вы хорошо должны знать, сколь ослабли ливонские деньги.
Николаус кивнул, но не проронил ни слова.
Комтур Феллина продолжал:
— Ливонским деньгам давно нет доверия в мире, ибо в нашем серебре больше меди, чем серебра [70] . А о золоте и говорить не приходится. Где оно? Где то эстонское золото — eesti kuld, — о котором веками горюют эстонцы и из-за которого обвиняют нас, будто мы отняли и спрятали его? В Гамбурге и Любеке, в Штральзунде и Данциге при виде наших денег давно ухмыляются; а если уронят, ленятся поднимать... Сколь доблестны мы бы ни были, мы не можем с такими деньгами успешно противостоять сильному врагу. Нужно покупать оружие и порох, нужно заказывать надёжные доспехи, нужно отливать пушки, нужно платить наёмным воинам... Я разочарую вас, юные господа: вы полагали, конечно, что война — это храбрость и подвиги, самоотверженность и честь, победы, славные в веках... но нет, война — это деньги, деньги, деньги... презренные деньги.
70
Уже к середине XV века в Ливонии чеканились в огромном количестве монеты из низкопробного серебра — так называемые биллонные монеты. В составе их доля собственно серебра составляла менее половины, основой сплава оказывалась медь. Естественно, покупательная способность таких денег была невелика.
Фюрстенберг хорошо знал, о чём говорил.
— Прошли времена, когда мы могли назвать любимую Ливонию процветающим отечеством. Когда я думаю о родине своей, я чувствую себя запертым в тесном чулане... — он покачал головой. — Нет согласия во власти. Слишком много появилось тех, кто считает себя достойным высокой власти и примеряется к ней. Архиепископ зачастую не знает, что думает магистр, что делает магистр. И приказы их противоречат друг другу, как если бы духовная и светская власть преследовали разные цели. Откуда же тогда взяться согласию в войсках?.. Русские сражаются дружно. Они крепки подчинением своим воеводам. Именно поэтому русским удаётся изо дня в день набивать ливонским богатством свои роскошные восточные шатры. Наши же войска — полный разброд.
Но горше всего Фюрстенберг сетовал на отсутствие единства в вере:
— Очень многие разочарованы в вере. И открыто об этом говорят. Увы, в вере нет единства: в одной земле, в нашем, некогда благополучном, процветающем Остзейском краю и монастыри стоят, оплоты католичества, и распространяется учение Мартина Лютера — благочестивое, согласен, учение, но подрывающее привычные устои веры, устраняющее важнейший объединяющий нас принцип — принцип служения Папе. Разочарование в вере, из коего произрастают отсутствие веры и желание протестовать, ещё более ослабляет Ливонию. Вы понимаете, о чём я говорю, молодые люди?
Удо и Николаус кивнули.
Глядя на распятие, стоящее на столе, Фюрстенберг перекрестился:
— Поистине на страдания обречён народ, в котором нет веры. Я знаю, что во многих комтуриях появились дьяволопоклонники. Так люди выражают свой протест. Они отказываются от Бога, который, как они считают, не хочет помогать им превозмочь беды и лишения, не хочет помогать им одолеть врага. Ведьмы и колдуны, а с ними убийцы, воры, мошенники сходятся на шабаши, на бесовские гулянья. Сатанисты служат «чёрные мессы», издеваются над обрядами церкви Христовой, устраивают жертвоприношения, оргии, режут младенцев. И где? Думаете, в поле под луной? На камне в глухой лесной чаще? В осоке на болоте?.. Нет. В церквях!.. Почти уже не прячась. Эстонцы с ними заодно. Сколько им веру Христову ни насаждай, они всё в лес глядят, всё норовят устроить языческие игрища. Обходят церковь стороной, жгут костры, выстругивают идолов и поклоняются своему Тааре. Наша вера дала слабину — врагам радость; наша вера дала трещину — врагам торжество. Много желающих в этом мире найдётся поплясать на наших костях.