Ливонское зерцало
Шрифт:
От взгляда Мартины, повидавшей в этой жизни всякого — и хорошего, и плохого (больше, конечно, плохого), — не укрылось, что более обычного была задумчива Ангелика, что, помимо трав и травника, нечто более важное сейчас занимало её мысли. Трудно ли было Мартине догадаться, о чём думала Ангелика, юная дева, трудно ли было ей, сметливой, увидеть то, что уже увидели в замке, пожалуй, всё?..
— Я встретила только что господина Николауса, — поведала Мартина. — Возле книг его видела, когда проходила по залу. Мне показалось, он искал вас, госпожа.
Мартина не ошиблась: юной госпоже Ангелике интересна была эта новость, очень интересна.
Ангелика спросила:
— Почему же именно... показалось тебе, что он искал меня?
— Мы с вами часто бываем вместе, госпожа. И Николаус это знает. Увидев меня, он принялся озираться. Не иначе, он вас стал искать взглядом. И в глазах у него, я видела точно, мелькнула надежда. И ещё я, кажется, разглядела у него в глазах предвкушение радости, — всё более подробностей припоминала Мартина, видя, как явственнее рдеют щёки юной госпожи. — Я думаю... я не сомневаюсь, господин Николаус очень бы обрадовался, увидев вас.
Ангелика ниже склонилась над корзиной. Локоны светлых волос соскользнули с плеч и закрыли её лицо.
— Так позови же его к нам, Мартина. Чтобы не было скучно.
Служанке не надо было говорить дважды. Быстрокрылой птичкой она сорвалась с места и упорхнула. Спустя минуту Мартина уже звала Николауса на женскую половину.
Гостя посадили на стул посреди комнаты. А сами сидели на полу, занимались делом.
Книга уважаемого лекаря Лейдемана покоилась на массивном резном пюпитре.
Велели Николаусу рассказывать что-нибудь смешное или поучительное, но ему, как на трёх, ничто смешное или поучительное не шло в голову, он рассказывал им какие-то байки, слышанные от местных крестьян и слуг, от знакомых кнехтов, однако большей частью молчал. Его не прогоняли, потому что даже когда Николаус молчал, с ним девушкам не было скучно; наверное, потому, что он с какими-то особенными вниманием и уважением умел слушать и смотреть.
Разложив на отдельном рушнике цветки ромашки, Ангелика заглянула к Лейдеману:
— Здесь написано, что Kamille весьма гармонирует с природой человека, что полезна она при очень многих болезнях, и автор даже затрудняется назвать недуг, при лечении которого Kamille не могла бы быть востребованной. «А здоровому человеку отвар цветков её поможет против утомления».
Потом она достала из корзины длинную веточку растения с продолговатыми ланцетовидными листьями и с пурпурными или фиолетовыми цветками в поникших завитках.
— А это что за растение? Я много раз его видела, но названия не знаю.
— У нас его называют raunioyrtti, — взяла такую же веточку Мартина. — А господин Лейдеман, я слышала, называл его Beinwell [76] и очень хвалил — поэтому-то я его и собрала. Что о нём написано? Прочтите, госпожа.
Ангелика перевернула несколько страниц:
— Написано, что принимают его при болях в спине, вызванных резкими движениями, к примеру, воинскими упражнениями, борьбой или... чрезмерным усердием с женщинами...
Девушки, оглянувшись на Николауса, засмеялись.
76
Окопник.
Улыбнулся и он.
Он всё смотрел на Ангелику — как она была хороша. Не мог глаз отвести — так красота её была притягательна. И радовался за неё — что не скучно ей было за этим делом скучным, за разбором растений, за разбором цветков. Николаус давно уже понял: Ангелика очень любит цветы. Она и сама как цветок — в этом мог убедиться каждый, хоть раз взглянувший на неё. Сейчас, рассматривая цветки Beinwell, девушка так замечательно смеялась, что Николаусу показалось — от чудного смеха её вот-вот зацветёт под ним стул и оживут растения, изображённые на старинных, весьма выцветших уже гобеленах. Она с такой любовью смотрела на цветы, с такой нежностью выкладывала их из корзины, что Николаусу самому захотелось стать каким-нибудь цветком и попасться ей на глаза, попасть ей в руки. Глядя на Ангелику, любуясь ею, он угодил в сладкий плен, он стал забывать себя, ибо образ Ангелики час от часу занимал в нём всё более места.
— Я пойду, пожалуй, — Николаус встал и взялся за шляпу. — Чтобы вас не отвлекать.
Ангелика бросила цветы, которые в эту минуту держала, обратно в корзину.
— Мы не отпустим тебя, Николаус. Ты наш кавалер и должен угождать нашим желаниям.
— Тем более, мы уже почти закончили, — поддержала её Мартина.
— Помнишь, мы не доиграли в Blindekuh? — заглянула ему в глаза Ангелика; она была так подкупающе мила.
— Вот сейчас и доиграем, — всплеснула руками Мартина.
— Сегодня нам никто не помешает, — продолжала Ангелика. — Тётушка занемогла, поранила где-то ногу и целые дни проводит в постели...
Быстро покончив с растениями и захлопнув книгу на пюпитре, девушки подхватили Николауса под руки и потащили его на галерею, а оттуда по лестнице в зал. Там никого не было в этот час — ни барона или Удо, ни слуг — и никто действительно не мог помешать простенькой, но такой занимательной, весёлой игре.
Разумеется, быть «слепой коровой» снова выпало Николаусу. Он подозревал, что так и будет, готов был к этому и не возражал, держался настоящим кавалером, для которого желание дамы — закон. И ему было приятно угождать красавице Ангелике, было приятно видеть, как искренне радовалась она и как ещё более расцветала от этой радости, от улыбки и смеха её красота. Приятно было видеть ему и...