Лодки уходят в шторм
Шрифт:
Юсуф снова покачал головой:
— Не верю им…
— Ну, дело хозяйское. Надумаешь — приезжай.
Те же всадники проводили Талышинского и Марию в Ленкорань, до предместий города, — днем появляться там не рисковали.
Спустя два дня всадники в папахах среди бела дня появились в больнице, чему Талышинский очень удивился: видимо, только чрезвычайные обстоятельства заставили их решиться на такой шаг. И в самом деле, один из них простонал:
— Хан, Юсуф-ага совсем умирает. Ради аллаха, спасай.
На этот раз Талышинский и Мария прихватили инструменты, необходимые для операции.
Юсуф лежал мертвенно-бледный. В комнату набилось еще больше сельчан. Они тревожно перешептывались.
Едва глянув на перевязку, Талышинский выкрикнул:
— Ада, сволочи, кто ковырялся в ране? Ну-ка, убирайтесь, все вон отсюда!
Никто не поднялся с места, но двое дюжих парней вывели упирающегося сеида в зеленой чалме.
— Хан, — хмуро сказал грозного вида бандит. — Мы агу не оставим.
"Черт знает что! Даже на фронте было легче, — недовольно подумал Талышинский. — Сейчас я дам ему наркоз, и эти черти решат, что я убил их атамана!"
— Сейчас я дам Юсуфу лекарство, и он уснет, пока я буду лечить его рану. Чтобы не чувствовал боли.
Бандиты согласно закивали. Но когда Юсуф, надышавшись эфира, затих, они зашептали по-талышски:
— Морде, морде Юсуф-ага — умер…
— Не умер он, спит! — раздраженно прикрикнул Талышинский. — Не мешайте работать!
Бандиты умолкли. Но тут со двора донесся отчаянный крик.
— Что там такое?
— Так, сеида бьют, — ухмыльнулся грозный бандит.
Талышинский выглянул в окно. Во дворе двое парней били сеида пастушьими посохами по оголенному заду. Оказывается, сеид хотел вылечить Юсуфа своим, знахарским методом, стал ковыряться в ране, и кровотечение открылось с новой силой.
Талышинский с мрачной улыбкой посмотрел на Марию: "Ну, если они с так называемым прямым потомком Магомета подобным образом обращаются, нас, в случае чего, и вовсе не помилуют…"
— Крик мешает мне, оставьте его, — попросил Талышинский.
— Эгей, уводите его подальше! — приказал грозный бандит.
Поря из рук Марии тот или иной инструмент, Талышинский демонстрировал его бандитам и бегло объяснял назначение.
Наконец показательная операция с научно-популярной лекцией окончилась.
— Все, — сказал Талышинский, снимая перчатки, а бандиты беспокойно смотрели на неподвижного Юсуфа. — Через час он проснется.
Талышинского и Марию провели в другую комнату, угостили чаем, жареным барашком со свежей зеленью, буйволиной простоквашей. Но в дверях стояла стража.
Когда Юсуф очнулся, их привели к нему. Грозный бандит принес кучу золотых монет и драгоценностей. Талышинский брезгливо отстранил их.
— Ты будешь жить, Юсуф, — сказал он, — если не дашь никому ковыряться в ране и приедешь в город на перевязку. А за мной больше не посылай. Повторяю, тебя никто пальцем не тронет, приезжай.
— Поклянись, — слабым голосом простонал Юсуф.
Принесли Коран, и Талышинский поклялся, положив руку на него.
Через три дня в госпиталь явился один из горцев.
— Хан, Юсуф-ага хочет приехать.
Талышинский тут же позвонил Ульянцеву.
— Пусть едет, — ответил Ульянцев. — Я предупрежу начальника милиции Сурнина.
Сотня вооруженных всадников, окруживших крестьянина с перебинтованной левой рукой (в правой он держал маузер), настороженно проехала по улицам и расположилась лагерем в саду военного госпиталя.
Через несколько дней красноармейские части ушли на астаринский фронт, и Ленкорань фактически оказалась в руках Юсуфа. Но он этого не знал.
Отряд оставался в Ленкорани дней десять, пока Юсуф нуждался в перевязках. Постепенно горцы перестали бояться западни, стали общительнее, даже подружились с больными красноармейцами, гуляющими по саду.
Однажды Талышинский привел к Юсуфу человека с простым, но симпатичным лицом, глубокими темными глазами.
— Здравствуйте, Юсуф. Я — матрос Тимофей…
Юсуф поднялся с тюфячка.
А еще через пару дней отряд покидал город. В кармане Юсуфа, ехавшего во главе отряда, лежала бумага, подписанная начальником краевой милиции Иваном Сурниным. В ней говорилось, что он, Юсуф Гамбаров, является начальником участковой народной милиции.
Но одна ласточка весны не делает.
Двадцать третьего июня банда Мамедхана ворвалась в село Герматук. Отряд Гусейнали находился под Астарой, оборонять село было некому, но бандиты для пущего устрашения жителей открыли пальбу. Рассыпавшись по дворам, они хватали тех, на кого доносил Мамедхану молла Керим: Агагусейна-киши, Джаханнэнэ, Багдагюль. (Етер с утра ушла на Большой базар.) Мать и жену Гусейнали и многих других заперли в конюшне Мамедхана.
Мамедхан хмуро обошел комнаты своего особняка, потом вышел в сад, сел в беседке, расстегнул английский френч, положил на столик пробковый шлем. Забит-зфенди чинно уселся рядом. Принесли чай.
Держа на вытянутых руках саблю с золочеными ножнами, в сопровождении нескольких священнослужителей подошел молла Керим, волнуясь, начал высокопарно:
— Ты — спаситель исламской религии, досточтимый Мамедхан!
— Мамед-эфенди! — поправил Забит-эфенди.
— Да, да, эфенди. Ты — надежда мусульманской нации, Мамедхан!
— Сказано тебе: эфенди! — грубо оборвал Мамедхан.
— Прости, хан… эфенди, путаюсь от волнения… В борьбе с неверными и проклятыми большевиками аллах избрал тебя своим карающим мечом. И потому мы, покорные слуга аллаха, — он оглянулся на своих кивающих коллег, — дарим тебе этот меч.