Лодки уходят в шторм

Наджафов Гусейн Дадаш оглы

— Хошев предлагает, чтобы его встречали на Форштадте Агаев и Горлин с оркестром…

— Чего-чего? С оркестром? — вскочил Блэк и расхохотался. — А это еще на что?

— Мальчишеская блажь! — усмехнулся Орлов. — Возомнил себя полководцем.

— Возможно, — согласился Горлин. — А может быты, хочет показать всем, что мы без него не можем обойтись. Ладно, пусть оркестр отправится в Форштадт, а мы поедем в Николаевну.

— Но Агаева нет в Ленкорани.

— Ну что ж, я один поеду.

— Один?

— Пошли меня, Тимофей

Иванович, — попросил Сурнин. — Я местный, людей знаю, и они меня знают.

— А ты как, Володя? — вместо ответа спросил Ульянцев Морсина.

— Когда ехать?

— А прямо сейчас и езжайте. Втроем сподручнее.

До Николаевки рукой подать. По всем расчетам к вечеру делегация должна была вернуться. Наступила ночь, а ее всё не было.

"Наверное, завтра с отрядом и придут", — решил Ульянове. Ему стало совсем худо. Он весь пылал, его так трясло, что зуб на зуб не попадал.

Мария дала ему хины, заставила лечь, накрыла несколькими одеялами.

Ночь он провел спокойно, к утру немного полегчало, но все еще знобило. Не желая высунуть руку из-под одеяла и посмотреть на часы, Ульянцев лежал с закрытыми глазами, прислушивался к доносившимся в раскрытые окна городским шумам, птичьему щебету, кукареканью петухов, пытаясь определить время.

Пришла Мария. Было семь часов утра.

— Вернулись? — с надеждой спросил Ульянцев.

Мария отрицательно покачала головой.

— Уж я так волнуюсь! Не случилось бы беды. Сережа рвется в Николаевну — разузнать. — Она снова дала ему лекарство, плотнее укутала одеялами. — Поспи еще. Если что, я сообщу. — И Мария вышла.

Ульянцев тут же крепко уснул, точно провалился в омут…

В кабинет крадучись вошел Рябинин. Переваливаясь на обмороженных ногах, опасливо подошел к Ульянцеву, окликнул его. Тот не отозвался. Рябинин вернулся к двери, поманил кого-то. Вошел красноармеец в линялой гимнастерке, с курчавой русой бородкой. Никто не узнал бы в нем молодого поручика Вулевича, которого Ильяшевич разжаловал в рядовые и посадил под арест за пьяный дебош со стрельбой, чуть не стоивший жизни нескольким офицерам. Когда большевики совершили переворот и арестовали офицеров, Вулевича, как рядового, "пострадавшего" от самого Ильяшевича, выпустили на свободу. Жил он тихо, боясь, что ЧК доберется и до него. Вот его-то Рябинин и избрал для своего черного замысла. Всячески шантажируя и угрожая, поручил ему убить Ульянцева.

— Давай кончай, — шепнул Рябинин.

— Здесь, в постели? — Вулевич оскорбился. — Послушай, ты, я офицер, а не уголовник!

— Баба ты, ваше благородие! — презрительно ответил Рябинин. — Разбудить, что ли? Рассказать ему, кто ты есть, зачем пришел?

— Но меня схватят! За дверью часовой…

— Ничего, ты кончай. Часового я задержу. Сиганешь в окно, на коня и — к Хошеву.

Вулевич вытащил браунинг и тихо направился к Ульянцеву. Матрос-комиссар спал и, должно быть, бредил:

его губы что-то шептали. Вулевич от волнения не мог разобрать, что именно говорил комиссар, только одно слово и расслышал: "Танюша". Крупные капли пота, будто росинки, покрывали лицо и шею Ульянцева, волосы слиплись на лбу. Вулевич и сам взмок от напряжения.

— Ну же! — ткнул его в спину Рябинин.

Вулевич медленно поднял руку с пистолетом, прицелился в висок.

— Кто здесь? — послышался вдруг сзади встревоженный женский голос.

Рука Вулевича упала, он поспешно сунул пистолет в карман. В комнату вошла Мария:

— А, это ты, Рябинин? А кто это с тобой?

— Я, я! А это телохранитель комиссара. Пришел проведать. Как его лихоманка скрутила, а?

— Спит, — шепотом сказала Мария. — Услышала голоса, думала, Володя вернулся.

"Как же, вернется твой Володя! Хошев им небось головы открутил".

За дверью послышались голоса. "Не пущу!" — говорил часовой. "Как так "не пущу"?" — возмутился кто-то, и в кабинет ворвался красноармеец в фуражке с изломанным козырьком, без гимнастерки, в потемневшей от пота и пыли нижней рубахе, отставшая подошва прикручена к сапогу тонкой проволокой. Но винтовка в полной исправности и чистоте. За ним маячил часовой.

— Тихо! — цыкнул на него Рябинин. — Кто ты есть? Осади назад!

— Главкома мне. Или комиссара, — покосившись на Марию, громко выпалил красноармеец.

— Не ори, сказано тебе! Я за комиссара.

Ульянцев встревоженно вскочил:

— Что такое? Вернулись? Где они?

— Где им быть? На Форштадте! — обиженным тоном ответил красноармеец. — Вы тут дрыхнете и баб щупаете, а они там прут!

— Кто прет? Куда прет?

Телогрейка на груди Ульянцева распахнулась, красноармеец увидел тельняшку и понял, что перед ним сам комиссар.

— Не знаю, товарищ комиссар. Велено доложить: контра прет!

— Хошевцы?

— А кто их знает? Видим, конники едут, ну, думаем, наши, привольненские. Оркестр грянул "Марш славянки". А они, стервы басурманские, как въехали на Форштадт, так и давай стрелять, давай полосовать нас шашками.

Ульянцева трясло от малярии и гнева.

— Обманул, сволочь! — в сердцах выругался он. — Как салагу, обвел вокруг пальца! "Общий язык"! "Единокровные братья"! А я и развесил уши!..

— Как же с нашими? Что с ними будет? — донесся до него голос Марии.

"Что с ними будет?.. Послал их в лапы врагу. И как додумался, гад! Знает, что город некому защищать. Эх, были бы наши части здесь! И Юсуф ушел. Вызвать наших из Астары? Не успеют. Хошевцы уже на Форштадте… А ты останови! Кровь с носу и ухо набекрень, но останови! Умри, но спаси Ленкорань! Иначе грош тебе цена, матрос Тимофей".

— Рябинин, вели седлать коня!

— Слушаюсь! — Рябинин вышел, кинув быстрый взгляд на Вулевича.

Ульянцев только теперь заметил его.

— А ты что здесь?