Лодки уходят в шторм
Шрифт:
— Да отойди ты от окна! — взмолилась Мария. — Чего доброго эти бандиты…
— Какие это бандиты! — задумчиво ответил Ульянцев. — Ты видела этих людей? Это же крестьяне, землепашцы. Всякие хошевы и алексеевы обманом гонят их, как стадо баранов, на убой. — В эту минуту Ульянцев вспомнил слова Кирова: "Клевещут, что мы не ценим человеческой крови. Это неправда. Это гнуснейшая клевета. Мы свято чтим человеческую кровь…" [13]
Мятежники штурмовали двери Ханского дворца, пытались залезть в
13
Киров С. М. Избранные статьи и речи. М., 1957, с. 87.
— Бегут! Отступают! — радовалась Мария.
Ульянцев сел к столу, торопливо набросал записку, кликнул Рябинина.
— Рябинин, возьми белый флаг, ступай к ним. Пусть присылают парламентеров.
— Сдаемся? — не мог скрыть своей радости Рябинин.
— Что ты надумал, Тимоша? — ужаснулась Мария. — Тимофей Иванович, что это значит? Они бегут, а вы…
— Так надо, Маша, так надо, — спокойно ответил Ульянцев. — Надо предотвратить кровопролитие. Оно может быть страшным…
Минуты казались Ульянцеву вечностью. Но вот через сад прошли парламентеры: впереди с белым флагом Рябинин, за ним Хошев и двое телохранителей. Ульянцев обрадовался своему врагу как лучшему другу.
Хошев в белой черкеске и белой папахе картинно стал в двери. Он любил красиво одеваться, а черкеску и папаху надел, как Мамедхан, назло ему.
— Командир отряда муганцев поручик Хошев. С кем имею честь?
— Политкомиссар Реввоенсовета Муганской Советской Республики Отраднев, — отрекомендовался Ульянцев.
Хошев по-ильяшевски презрительно задергал усом.
— Предупреждаю, если я не вернусь через час к своим…
— Мы парламентеров не арестовываем, — успокоил Ульянцев.
— Я не парламентер! Я пришел принять вашу капитуляцию. Ведь вы сдаетесь, не так ли? — В голосе Хошева прозвучало беспокойство.
— Поговорить надо, обсудить, что и как.
Тон комиссара оскорбил и озадачил Хошева.
— Говорите, только короче!
— Здорово вы подцепили нас на крючок! — как о чем-то забавном, сказал Ульянцев. — Заманили, как мышь в мышеловку, и — хоп! — Ульянцев видел, как от похвалы вспыхнули щеки Хошева.
— На войне как на войне, — пренебрежительно пожал он плечами. — Разве вы, большевики, на законных основаниях захватили власть Краевой управы и провозгласили Советскую власть?
— Конечно! Советскую власть провозгласил Чрезвычайный съезд Советов Мугани.
— Ваш большевистский съезд не имел полномочий говорить от имени народа Мугани. Зажиточное крестьянство не было представлено на нем. Вы обеспечили себе мусульманское большинство, чтобы это бессловесное быдло голосовало за ваши предложения.
— Нехорошо, поручик, стыдно так говорить о народе, на земле которого вы живете.
— Я не для того пришел
— Не всё. Вот вас, например, — спокойно ответил Ульянцев. — Ну да ладно, давайте говорить конкретно. Давайте соберем новый съезд с участием делегатов от всех партий, от всех слоев населения. Посмотрим, какую власть предпочтет народ: Советскую или белогвардейскую.
— Мы готовы признать Советскую власть без коммунистов!
— Какая же это Советская власть? — усмехнулся Ульянцев. — Ну, а что вы предлагаете делать с коммунистами?
— Это решит трибунал.
— Ах вот как! Ну, что он решит, это ясно: пулю в лоб!
— Да, долг платежом красен. За Дубянского, за полковника Ермолаева, за полковника Самборса, за полковника Ильяшевича!
— Ильяшевича вы только что видели.
— Нам показали его труп. Вы убили его!
Ульянцев недоуменно обернулся к Наумову, тот шепнул ему на ухо что-то.
— Рябинин! — Ульянцев сделал знак кивком головы. — Приведите!
Рябинин поспешил к выходу.
— Это недоразумение, — сказал Ульянцев Хошеву. — Ильяшевич не мертв, а пьян.
— Как пьян?
— Мертвецки! — подсказал Наумов, усмехнувшись нечаянному каламбуру.
Рябинин и Вулевич под руки ввели Ильяшевича. Он был бос, в одной рубахе, с гитарой в руке. Мокрые волосы и усы слиплись, висели сосульками, с них капала вода.
— Батюшка ты наш… — Хошев не знал, то ли радоваться, что Ильяшевич жив, то ли огорчаться его жалкому виду.
— В чем дело, господа? — промычал Ильяшевич. — Ах, это вы, поручик? Я вас таким первачом угощу!
— Где он взял водку? — строго спросил Ульянцев Рябинина.
Тот пожал плечами.
— Врешь, братец, — отпихнул его Ильяшевич. — Не ты ли выменял мои сапоги на самогон?
Ульянцев посмотрел на Рябинина взглядом, не обещавшим ничего хорошего. А Ильяшевич забренчал на гитаре и запел:
Я пригвожден к трактирной стойке, Я пьян давно, мне все равно. Нон счастие мое на тройке В сребристый дым унесено-о-о…Каково, а? Блок! Ты читал Блока, матрос?
— Идите-ка проспитесь, полковник.
Рябинин и Вулевич увели Ильяшевича.
— Мы освободим вас, батюшка! — крикнул вслед Хошев.
Ильяшевич повернулся в дверях и устало улыбнулся ему:
— Пустое, милый, все пустое. "Я пьян давно, мне все равно…"
Хошев был готов грызть ногти: от досады и злости: его кумир пал в его глазах. А этот чертов матрос еще и посмеивается…
— Мы требуем немедленного освобождения полковника Ильяшевича!
— Сперва вы освободите наших парламентеров и соберите свой отряд. Мне поговорить надо с вашими людьми"
— Они растерзают вас, — криво усмехнулся Хошев.
— В таком случае предлагаю провести делегатское собрание. Попытаемся мирно обсудить ваши условия.