Лодки уходят в шторм
Шрифт:
И вдруг что-то сильно и тупо толкнуло его в спину. Ульянцев споткнулся обо что-то невидимое, но удержался на ногах. Он обернулся, удивленно посмотрел на бегущих мимо красноармейцев. На высокие деревья, которые качались. На дома. Они тоже качались. Как корабли на штормовой волне. Потом он, как якорь, стал быстро погружаться на темное морское дно. Откуда-то издали донеслись непонятные слова: "Братцы, комиссара убили!" Потом в сознании вспыхнули слова: "Добрый день, дорогая любовь моя, Танюша…"
И все погасло и смолкло…
— Братцы, комиссара
Ульянцев лежал ничком, раскинув руки, будто пытался обнять землю. Сведенные пальцы крепко сжимали рукоять маузера. На спине по фланелевке все шире растекалось темное пятно.
Подбежали Мария, техническая работница ЧК Нина Николаева, Салман, несколько матросов и красноармейцев. Расталкивая их, протиснулся Рябинин:
— Ну-ка, пусти! Посторонись! Наповал? Ай-яй-яй!
Мария и Салман осторожно повернули отяжелевшее тело Ульянцева на спину, и все увидели, как от боли на его лице дернулся мускул.
— Скорей, в госпиталь надо!
— Живой, — не то растерянно, не то удивленно пробормотал Рябинин. — Эй, ландо сюда!
Сергей уже бежал к ремесленному училищу и через минуту подкатил на подножке большой, шестиместной кареты. Ульянцева перенесли в ландо. Мария и Нина сели сзади, поддерживая его, Салман и Сергей напротив, двое матросов с наганами вскочили на подножки, и ландо, покачиваясь на мягких шинах, понеслось в госпиталь.
Бой близился к концу, и весть о ранении матроса Тимофея, политкомиссара Отраднова, мигом облетела город. Разгоряченные боем красноармейцы и матросы, бойцы партизанских отрядов из окрестных сел, горожане с близлежащих улиц — все устремились к госпиталю. Толпа запрудила двор, волновалась, встревоженно гудела. "Матрой Тимофей", "матрос Тимофей" — то и дело слышалось во всех уголках двора. Сергей и Салман, сопровождавшие политкомиссара, оказались в центре внимания. Они снова и снова рассказывали, как увидели падающего комиссара и бросились к нему, как привезли его сюда. "Кто стрелял? Куда ранен? Тяжело ли?" — спрашивали люди и были недовольны неопределенными ответами парней, но тут же пересказывали услышанное другим, только что пришедшим, строили догадки и предположения.
К укромном уголке двора, обхватив колени и положив на них подбородок, сидела девушка, вчерашний подросток Нина Николаева из ЧК. Мокрыми от слез глазами смотрела она на встревоженных людей и с удивлением думала, что, оказывается, не только она, но и все эти чужие, незнакомые ей люди любили Тимофея Ивановича, всем им он был дорог и близок.
У ворот спешились всадники. Люди узнали их, расступились, и по живому коридору к госпиталю торопливо прошли председатель Реввоенсовета Илларион Горлин (Та-лахадзе), секретарь горкома партии Отто Лидак, председатель Ревтрибунала Анатолий Лукьяненко и начальник оперативного отдела штаба войск Владимир Морсин, отец Сергея. Увидев его, Сергей устремился за ними. Санитар, поставленный в дверях, чтобы никого не впускать, пропустил все-таки "больших начальников", но преградил
— Куды? Не велено!
Сергей пригнулся, юркнул мимо него, взбежал на второй этаж я присоединился к старшим перед дверью операционной. Там его мать, медсестра Мария, упрашивала их:
— Уходите, прошу вас, уходите…
Горлин с сильным грузинским акцентом темпераментно настаивал:
— Надо поговорить с ним, понимаешь, поговорить!
— Да без сознания он! — В голосе Марии слышалось отчаяние.
— Маша, а как он… ну, вообще?.. Как думаешь? — спросил муж.
— Не знаю, Володя, ничего не знаю.
— Маша, если кровь потребуется…
— Да, да, и мою возьмите, — вызвался Лукьяненко.
— Хорошо, хорошо, только уходите…
Стеклянная матовая дверь распахнулась, на пороге появился главный хирург госпиталя Талышинский.
— Агахан, дорогой, ты должен спасти его, понимаешь, непременно спасти! — шагнул к нему Горлин.
Талышинский ответил сухо и строго:
— Я сам знаю, что я должен! Попрошу всех немедленно удалиться! Сестра, идемте!
Сергей успел разглядеть в глубине операционной стол, на котором ничком лежал обнаженный по пояс Ульянцев, и людей в белых халатах вокруг него.
Дверь захлопнулась. Все спустились вниз. Горлин и Лидак поскакали в Ханский дворец, а Лукьяненко и Морсин остались, чтобы быть рядом, если понадобится дать кровь. Да и не могли они уехать, не дождавшись конца операция. Многие партийные и военные работники, присланные Кавкрайкомом, знали Ульянцева или по Балтике, или по Ставрополью, или по Астрахани. А Лукьяненко и Морсин не просто знали его — они были его близкими друзьями, хотя и не были знакомы друг с другом. Со времени приезда Лукьяненко в Ленкорань прошло всего несколько дней, Морсин встречался с ним один-два раза на собраниях, а наедине не приходилось. И вот общая беда свела и сблизила их. Сидя в приемном покое, они разговорились, вспоминали об Ульянцеве.
Сергей вышел во двор и увидел, что его друг сидит на суку высокой акации, напротив большого окна операционной.
Люди под деревом нетерпеливо спрашивали:
— Ну что там, Салман, что делают?
— Режут, — коротко отвечал Салман.
Сергей разулся и тоже полез на дерево. Но и отсюда он видел только спины людей в белых халатах, склонившихся над столом.
Прошло томительных полчаса, и вдруг Салман выкрикнул:
— Всё! Кончено!
— Что "все"? Умер? — ужаснулись люди.
— Не знаю. Положили на носилки, унесли.
Салман и Сергей спозли с дерева, взяли в руки ботинки и пошли в угол двора, где в той же неподвижной позе застыла Нина.
В Ханском дворце, в просторном кабинете председателя Реввоенсовета Горлина, собрались ответственные работники Муганской республики — так в дом умирающего сходятся его родственники и друзья. Только что из госпиталя звонил Лукьяненко: операция прошла успешно, Ульянцев жив, но все еще не пришел в сознание.
То и дело приходили командиры и комиссары частей.