Лодки уходят в шторм
Шрифт:
Тем временем англичане заняли Энзели и арестовали ревком во главе с Челяпиным, обвинив его в помощи Кучук-хану. Коломийцев избежал ареста только благодаря тому, что за несколько дней до этого отправился в Тегеран, на дипломатическую работу. Перед отъездом он откомандировал Буданцева в Баку, в редакцию "Известий Баксовета". В те тревожные, последние дни Бакинской коммуны Буданцев публикует страстные, разоблачительные статьи: "Письма из Тегерана", "Англичане в Персии", которые привели в бешенство Денстервиля, назвавшего их "образцом антибританской пропаганды большевиков", и он поклялся арестовать Буданцева, едва вступит в Баку.
В Энзели обосновалась
14
Коммодор — командир соединения кораблей, не имеющий адмиральского звания (англ.)
Денстервиль очень любезно ответил, что машины не даст, так как господа офицеры нужны ему для службы на Каспии. Но если господам офицерам угодно, они могут идти пешком.
Один из офицеров ответил:
— Недостаточное знание языка не дает мне возможности оценить заявление генерала английским словом, по-русски это называется шантаж.
Денстервиль расхохотался.
— По-английски это называется "блэкмейль". Господа, зачем вам журавль в небе? У нас с вами общая цель. Вы останетесь русскими морскими офицерами, прикомандированными к Королевскому флоту, будете плавать на русских судах со смешанной англо-русской командой, под андреевским флагом, получать жалованье царскими деньгами. Если угодно получить аванс, пожалуйста. — И он достал из ящика несколько пачек новых, хрустящих, склеившихся по краям кредиток.
— Каким путем эти деньги попадают в Персию?
— Из Басры, конечно, — усмехнулся Денстервиль.
Условия вполне устраивали офицеров-монархистов, а деньги, хоть и фальшивые, нужны позарез. И русские Ивановы, ставшие Айвэновыми, сменили морские кители на английскую сухопутную форму и отправились в Энзели, в распоряжение коммодора Норриса.
В середине августа восемнадцатого года, прибыв вместе с Норрисом на его флагмане, пароходе "Президент Крюгер", в Баку, Денстервиль одобрил арест бакинских комиссаров, потребовал "решительно довести до конца хорошо начатую работу". Только поспешное бегство Денстервиля и "диктаторов" от наступавших турок помешало им расправиться с комиссарами. Это сделали другие контрреволюционеры с ведома другого английского генерала — Маллесона при участии Реджинальда Тиг-Джонса, офицера из "Денстерфорса".
"Да, мы сами бросили щуку в реку, — с досадой и горечью подумал Коломийцев. — Но кто мог подумать, что события примут такой оборот. — Коломийцев усмехнулся: — Кабы знать, где упасть, там соломки подостлать".
… Звонок в коридоре затрезвонил, как тогда, в студенческие годы, возвещавший об окончании лекции, и вернул Коломийцева к действительности. Он так был увлечен воспоминаниями, что не сразу сообразил, где находится, как
Коломийцев поднялся с места, подошел к двери, выглянул в коридор. Рабочий день кончился, и из всех комнат выходили служащие. Смешавшись с ними, он вышел на улицу и направился в общежитие "Кремль".
Ровно в полночь заместитель наркома Лев Михайлович Карахан ввел Коломийцева в просторный кабинет наркома — бывшую гостиную дорогостоящего номера "люкс".
Навстречу Коломийцеву, мягко ступая по ковру, пошел человек небольшого роста, в невзрачном пиджаке, слегка сутулый. Коломийцева поразили на его утомленном лице очень круглые, воспаленные от бессонницы глаза, острые, беспокойные, ищущие, выдавав не кипевшую в нем жизнь. Высокий, открытый лоб, рыжеватая бородка клинышком и острые, как пики, усы невольно напомнили Коломийцеву благородного рыцаря Дон-Кихота, и он с нескрываемым интересом вглядывался в этого когда-то одного из самых богатых помещиков России, самозабвенно отдавшегося делу революции на очень трудном дипломатическом посту.
А Чичерин, кажется, поразился молодости Коломийцева, его по-юношески улыбчивому, открытому лицу.
— Так вот вы какой, Иван Осипович. — Чичерин тепло пожал ему руку, подвел к письменному столу. Карахан сел напротив, а Чичерин прошел на свой диванчик. — Как устроились? Обедали?
— Спасибо. — Коломийцев улыбнулся, хотел сказать, что от таких обедов мало проку: сыт не будешь, но заметил на письменном столе корочку черного хлеба, и у него защемило в груди.
Чичерин перехватил его взгляд:
— Да, плохо кормят. Голодно живем. — Он обратился к Карахану: — Лев Михайлович, голубчик, нельзя ли устроить позавтракать? Ах, да… — спохватился он, вспомнив, что на дворе глубокая ночь.
— Разве что чаю, — поднялся Карахан, и вскоре дежурная принесла горячий чай.
— Стало быть, вы чуть не разделили участь Грибоедова?
Коломийцев, по привычке то и дело поглаживая волосы и сжимая кулаки, ответил:
— Видно, я родился в сорочке. Дважды избежал расправы англичан.
— И со мной им не удалось расправиться, — усмехнулся Чичерин. — В семнадцатом году пять месяцев держали в одиночке Брикстонской тюрьмы. — Он любезно попросил: — Ну-с, расскажите, пожалуйста, о вашей одиссее.
— Я писал вам, не знаю, получили ли…
— Мы получили два письма, не так ли, Лев Михайлович?
— Совершенно верно, Георгий Васильевич. — Карахан раскрыл папку и обратился к Коломийцеву: — Ваше последнее письмо от двадцать пятого октября прошлого года с припиской от двадцать третьего февраля нынешнего года, сделанной в Баку, доставлено нам пятого апреля. И уже одиннадцатого апреля коллегия вынесла по нему специальное постановление, — Карахан вытащил листок бумаги и прочел: — "О насилиях против советских представителей в Персии и в связи с ними против рабочих Тегерана: кроме осведомительных радио, послать радио протеста английскому правительству".
"Одиннадцатого апреля! Два месяца прошло. А они все еще томятся неизвестно где. Бедная Дуняша, душенька моя, неужели в тюрьме родит", — думал Коломийцев.
Чичерин нервно подергал кончик уса.
— Однако надо найти пути преодоления конфликта. Поэтому мы хотели бы услышать от вас подробный рассказ обо всем, с самого начала. — Чичерин говорил любезно и неторопливо, словно приглашая собеседника не беспокоиться о его занятости.
— Ну, началось с того, — пригладил волосы Коломийцев, — что Шаумян вызвал меня и сообщил о телеграмме товарища Кара хана.