Логика вынужденности обычаев выживания Северо-Запада
Шрифт:
/Речь о печальной памяти указе Николая Первого (об запрещении писаться староверам в "кладбищенских книгах") служил целью подрезать их корни, вынудил тех на новое перселение (речь о староверах Северо-Запада) и осесть средь латгалов. Латгалы никогда не веровали всерьез в "католического папу", рассматривая это чужое верование, как решение вопросов - кому платить десятину, и потому удивительно быстро переобулись в "староверы"./
По нашу сторону границы, до того указа, как-то уживались, соблюдали собственные обряды и обычаи, избежали "крепости" (крепостного права) или выкупились, вырвав из рабства всех родноверов, были "беЗпоповцами" (именно так - "без" и по сей день, не признав "беса" и в этом праве), ибо не желали иметь соглядая властей, платили двойной налог - "за веру", впитывали в себя все "толки",
Следует понимать, что из себя представляло западное пограничье и люди, что на определенном отрезке стали зваться "порубежниками". Племенной котел, в котором, волей обстоятельств, перемешались русы, угры, фины, балтийские славяне (большей частью - латгалы). По Гумелеву этносы определяет география места. Здесь она сложилась самая, что ни есть, удивительная - словно черти воевали, а потом все бросили. Земли, причудливо перемешанные ледником, а позже заросшие непроходимыми лесами, множество озер, чьи характеристики не повторяются, а перепад высот соседствующих может составлять сотню метров, ручьи и протоки, что стали артериями, словно специально, создало места чрезвычайно неудобные всякой власти, но удобные людям, которые не желают иметь с властями никаких отношений. Каждые приносили в эти места собственные обычаи, и они, сливаясь или сталкиваясь, создали удивительную перемесь, которой подошло бы такое название, как "Общинная Правда Варага".
Варага? Что первое приходит на ум? 800 лет в тени деревьев!
Почему взята такая странная цифра - 800 лет? Она условная. В 11-12 веке в славянской Прибалтике все перемешалось, пришло в движение, началось уничтожение ливов - их постигла судьба прусов (последний лив умер в прошлом веке). Латыши не имеют к ливам никакого отношения, они - плод растянувшегося на века немецкого генетического эксперимента, выращивающего на землях, теперь уже Лифтляндии, удобного слугу-раба и со всей тщательностью выбраковывавшие все неудобные экземпляры. Потому собственную письменность получили позднее якутов и руками тех же немцев - они создали "латышский алфавит" и грамматику. Наследие ливов в какой-то мере сохранили латгалы, которые в 1207 году (если за точку отсчета брать христианскую хронологию) собрали совет племен и бросали жребий с вопросом к своим богам - на кого их заменить. Выпало идти под западную церковную десятину. Но уже в 1222 году часть лаглальских племен подняла восстание, и как возмущается немецкий хронист: "Посмели мыться сами, смывая веру, выметали и мыли собственные замки (???
– так у автора!), а тем лишились благодати!.." Насколько примечательно - вся Европа не моется, сохраняет благодать (не иначе, как для чумы?), а эти дикари... И особо отмечу следующее, уже насквозь языческое, принципиальное: "А еще выкопали своих мертвых и сожгли на кострах..."
Любопытнейшее чтиво. Характеризующие обычаи.
По счастью (или несчастью?) этнографические исследования обошли стороной те земли Северо-Западного пограничья, что прилегали к латгалам и белорусам, они сосредоточились на Пскове (Плескава!
– такого его древнейшее название, и ему есть толкование) и Нова-городе (в толкованиях не нуждающемся). Попутно обнаружив такой казус, что от новгородских былин не осталось и следа на новгородской земле. Они, как и обычаи, "переселились" на Север, ушли в изгнание.
К концу 18 века собирание и классифицирование "народного материала" стало не просто модным, а окончательно превратилось в науку, но все еще доступную многим, не требующую специальных познаний, кроме пытливости и терпения. Последовало вполне естественное открытие "двоеверия", что озвучивали как "суеверия", и в очередной раз объяснили темнотой русского народа, срочно требующего мер по его образованию, вплоть до изменения самого образа жизни и даже жилищ.
Беда всех этих желающих изменить кому-то жизнь к лучшему, заключена в том, что они и понятия не имеют, что собираются менять. Есть свидетельства, что ранимые дворянские души пушкинской поры терзались, видя "курные избы", отапливающиеся "по-черному", еще более избы, в которых нижняя часть была отведена под животных, дети спали над
Да, для тепла, недоумки! Животные собственным теплом обогревают, да и лес-то, чай, барский, приказчик - сволочь, хвороста не соберешь. А "курная изба" той причиной, что вы сами ввели налог со всякой трубы. Ну, что поделаешь, зато теперь по насекомым лишний раз дымом проходимся, одежду подвешивая, у нас вшей нет - они в барских домах с клопами дружбы водят, да еще на станциях. Опять же, продукт в подкрышье в дыму готовится, лучше сохраняется. А что глаза ест, так пока топится, мы там не сидим, дел много, а надо, так низом, пригнувшись - мы привыкшие...
Деревня мракобесие всякой власти рассматривала как природные явления - катаклизмы, периоды бедствий. (К примеру, в Хрущевское, середины 50-х начала 60-х, ее житель рубил яблони, либо сажал их по две-три в одну яму не по собственной дурости, а властей, введших налог за каждый ствол.) Не имея возможности бороться со стихией очередного миро-переустройства, деревня разгребала мусор последствий, устраивая свою жизнь среди переломанного... в очередной раз.
"Столыпинские реформы" были необходимы (что касается идеи переселений), но нанесли тяжелейший удар - был вбит клин в Общину. Столыпинские реформы подвигали на переселение оправданно (ибо земли были скудные, а население удваивалось каждые два десятка лет, и не могла на них прокормиться даже общиной), но выдвигали требования к Общине, ставя ее новыми законами "вне закона", отказывая в праве прежнего самоуправления. Голод, что в начале 19 века на Северо-Западе и Центральной России стал повторяться каждые несколько лет - прямое следствие перенаселенности, любой недород на этих тощих землях, раньше некритичный, отзывался уже голодом. Жадность перекупщиков (90 процентов зерновой скупки "на корню" держало в своих руках еврейство) сущностью не оставляли шансов на разрешение этой проблемы, кроме как революцией (зачисткой паразитов) или переселением (бегством от них).
Революционеры пришли, но тут же ввели запрет на хуторное ведение хозяйств. В 20-е - 30-е, проведя "кибутизацию", извратили само понятие Общины, сделав свою подделку обязательным эталоном, правя государственным неразумением, городским прописанным законом, той же барщиной, на первых порах даже с невозможной отдачей, выгребали до зернышка, а возвращали по усмотрению "на усмирение".
– "Мы победим, если монополизируем и удержим в собственных руках все имеющееся продовольствие!" - писал Ленин, и революция не заканчивалась 20 лет, до самого 1937 года - Сталинской ревизии дел и людей.
В Великую Отечественную деревня обескровила - отдав все (на Северо-Западе большинство деревень было стерто с лица земли подчистую), но не потеряла волю к жизни.
Хрущевские "укрупнения" убили как малые деревни, так и уцелевшие (недостаточно большие), что смели восстанавливаться после сожжения их фашистами.
В Брежневские времена, теряя корни, стряхивая с себя землю, деревня бежала уже невозвратно, пополняя бараки рабочих окраин. Послабления с выдачей паспортов, призывы (государственные стройки нуждались в рабочей силе) вынимали с ее земли тех, кому было нечего терять.
В 90-е (очередной Е-революцией, направленной на присвоение накопившейся общественной собственности, кражу ископаемых недр, леса, земли, воды и прочих угодий) город победил деревню окончательно, сутью - уничтожил. Именно 90-е произвели контрольный выстрел в голову, проделав то, что не удалось за тысячу лет ни христианизации, ни губительнейших преобразований, направленных против человека Общины - человека Природы.
Встряски последних 100 лет стояли на столь близких расстояниях, все, как одна, направленные против естественных "географических общин" в пользу неестественности, были жестоки, но до 90-х не геноцидные, потому как предлагались иные, пусть бесправные, пусть "эрзац", пусть "псевдообщинные", но твердые формы, но в целом они дробили и рыхлили ситуацию, изменили психотим трех или четырех поколений, вырывая лучших, предлагая им другие цели, и обволакивая безысходностью оставшихся, отучая их от земли. Эти действия погубили не просто Крестьянскую Общину, они погубили саму Деревню - древнейшую цивилизацию. Ликвидированы обычаи, уничтожен уклад жизни и малейшая тень возможности восстановления прежнего. Город убил деревню, именно убил. Поиск в ней этнографического материала сегодня полная бессмыслица.