Логово
Шрифт:
Но пробой выдернулся из дерева с какой-то даже подозрительной легкостью. Ростовцев подумал, что, пожалуй, не они первые входят сюда подобным способом.
Хибарка, конституционную неприкосновенность которой Ростовцев нарушил, была крохотная, как и все остальные в этом месте, куда они с Наташей вышли после полуторачасовой ночной прогулки по полям. Назвать сей поселочек деревней или садоводческим кооперативом язык не поворачивался— маленькие, по две-три сотки, обработанные участки земли и домики, немногим превышающие размером собачьи будки. Ни электричества, ни водопровода, ни прочих благ цивилизации. Понятное дело, владельцы постоянно на своих псевдо-дачках не жили, разве иногда оставались переночевать, припозднившись к последнему автобусу. В общем, убежище казалось идеальным, — по крайней мере, до утра.
Внутри было темно — серый сумрак питерской ночи едва просачивался в единственное крохотное окошечко. Войдя, Ростовцев машинально пошарил рукой у двери — выключателя, конечно, не оказалось. Зато обнаружилась стоявшая на полочке консервная банка с оплывшей свечой и коробок спичек. Там же лежали несколько огарков — не иначе как НЗ на черный день.
— Фазенда… — протянул Ростовцев, когда трепещущий желтый огонек осветил хоромы. Наташа молчала. Она вообще не сказала ни слова, когда они шли по полю, и когда наткнулись на этот кукольный поселок, и когда искали подходящий домик.
Некая внутренняя перегородка в фазенде все-таки наличествовала — брезентовая занавеска отделяла лилипутскую прихожую, заставленную сельхозинвентарем и пустыми ведрами. Здесь же висел примитивный умывальник, сделанный из пластиковой лимонадной бутылки.
За полуотдернутой занавеской виднелась кухня, она же столовая, она же спальная — сколоченный из досок топчан тянулся от стены до стены, почти не оставляя места для колченогой табуретки и тумбочки, служившей заодно и обеденным столом. На тумбочке — так, что бросался в глаза от входа — лежал исписанный листок.
У Ростовцева мелькнула иррациональная мысль: что попал он сюда не случайно, что шагал через поля, ведомый каким-то подсознательным чувством или неосознанным воспоминанием, и что листок — письмо, адресованное ему, письмо, которое все расставит по своим местам…
Это действительно оказалось письмо, написанное четким, разборчивым почерком. И, действительно, адресованное ему. Наташе, впрочем, тоже. Он стал читать вслух в неверном свете свечи.
Господа пришельцы! Вынужден Вам сообщить, что цветных металлов в моем скромном обиталище Вы не найдете, во многом благодаря предыдущим визитам Вас и Ваших коллег. Равным образом не имеется продуктов, спиртных напитков, а также прочих, материальных и денежных ценностей. Убедительнейшим образом прошу нe расстраиваться по этому поводу и не выражать Ваших расстроенных чувств, вытаптывая грядки и круша обстановку— поселок наш достаточно велик, и где-нибудь Вы несомненно обретете искомое. В том же случае, если Вас интересует лишь ночлег под сим непритязательным кровом, то я попросил бы Вас предварительно принять душ в предназначенной для этой цели кабине, поскольку опыт предшествующих посещений свидетельствует, что подобное действие значительно уменьшает количество остающихся после ночлега вредоносных насекомых, несомненно могущих помешать спокойному сну Вас либо Ваших коллег при последующих визитах.
Подписи не было. Ростовцев положил листочек на место. Там, где пальцы коснулись бумаги, остались пятна. Пятна крови.
— Пожалуй, стоит принять приглашение, — сказал Ростовцев. — И насчет душа, и насчет ночлега. Ты как думаешь, Наташа?
Она молчала. Ростовцев обернулся.
Наташа стояла на том же месте, где остановилась, войдя. Смотрела на него. Значение ее взгляда Ростовцев не понял.
Душевой кабиной именовалось хлипкое сооружение из жердей, обтянутых пленкой, наверняка отслужившей свой срок на парнике. Однако вода из водруженной на конструкцию бочки текла теплая — нагрелась на солнце за день. Попахивала, правда, слегка болотом, но на такие мелочи не стоило обращать внимания.
Нашелся даже обмылок, и Ростовцев, скинув пропитанную кровью одежду, старательно смывал следы… чего? — он и сам не знал. Память вновь зияла темным провалом — свежим, только образовавшимся. Последнее, что он помнил: Наташа, переулок, машина, странные люди, укол в бедро — и все. Обрыв пленки, монтаж, склейка — и вот он уже стоит посреди ночного поля, залитый с головы до ног кровью. Чужой кровью. А рядом связанная Наташа…
Ладно, по крайней мере есть свидетельница, которая способна рассказать, что было во время второго беспамятства. Вполне возможно, что это прольет какой-то свет и на первое… Но почему-то он не спешил к ней с вопросами — стоял и еще раз неторопливо, излишне тщательно намыливался. Хотел, очень хотел услышать ее рассказ — и в то же время… Боялся? Да нет, не боялся, но этот взгляд Натальи…
Да и вообще, все с ней было не так просто.
Воспоминания, всплывшие за считанные минуты до похищения, никуда не ушли, не исчезли. Он — Ростовцев, Андрей Николаевич Ростовцев, генеральный директор строительной фирмы. Не какого-то финансового монстра, выигрывающего миллиардные тендеры, но вполне уверенно стоявшей на ногах конторы, занимающейся в основном загородным строительством. А Наташа работала там же — секретарем-референтом. И у них ничего не было. Ничего. И называла она его всегда Андрей Николаевич. Значит…
Значить это могло всё, что угодно. Надо было идти в халупу и начинать долгий и тяжелый разговор. Да вот отчего-то не хотелось.
Ростовцев уже вытирался ветхим, но чистым полотенцем, когда крохотный огарок свечи, взятый в душ, догорел. Остаток фитиля упал в лужицу стеарина и на пару секунд ярко вспыхнул, прежде чем навсегда погаснуть. В колеблющемся пламени он успел разглядеть источник неприятных ощущений в своей левой руке — ощущений, на которые до сих пор не обращал внимания — не стоила того легкая тянущая боль, хватало забот поважнее.
На бицепсе оказался шрам. От пули — круглое входное отверстие, рваное выходное. Свежий шрам, едва заживший.
Утром, когда Ростовцев — тогда еще «егерь Иван» — переодевался на буксире, ничего похожего он в этом месте не видел… Или успел позабыть?
Вот так и сходят с ума, подумал он.
Звонок входной двери мяукнул еле слышно, но человек проснулся мгновенно. Старческий сон вообще чуток, а здесь еще сработала многолетняя привычка.
Встал — огромный, грузный, в руке выдернутый из-под подушки ПСМ — тоже привычка. Жена мирно посапывала, была она на тридцать два года моложе и старческой бессонницей не страдала.
К двери человек не пошел. Мало ли что. Конечно, дверь у него не простая и стрелять через ее полотно бесполезно, но от мощного кумулятивного заряда не спасет.
Прошел в соседнюю комнату, в кабинет, уселся в кресло с высокой спинкой. Звонок мяукнул снова. На небольшом черно-белом экране — встревоженное лицо соседки, дамы пожилой, вполне почтенной и не склонной будить во втором часу ночи просьбами одолжить соли, луковицу или червонец до зарплаты.
Человек пощелкал тумблерами. Остальные видеокамеры были установлены отнюдь не так демонстративно и вызывающе, как первая, торчащая над дверью, но и они ничего подозрительного не показали. На площадке никого, кроме соседки, не обнаружилось. На лестнице и на площадках соседних этажей — тоже.