Логово
Шрифт:
Шмель, не ведающий о существовании физики с аэродинамикой, залез в цветок полностью. Мастер протянул руку и изо всех сил сдавил чашечку пальцами. Между лепестками тихонечко хрустнуло, а может, просто показалось. Констатировал удовлетворенно:
— Не положено — так и не хрен тут.
Капитан, продолжавший ныть о безденежной жизни, испуганно смолк. Жить ему оставалось меньше четырех часов.
Когда час спустя Мастер уезжал с места происшествия, в кейсе у него лежали весьма интересные улики. Патроны, изъятые из оружия мертвецов (каждый третий с самодельной разрывной ртутно-серебряной пулей). Видеокассета, запечатлевшая место побоища и, в деталях, характерные раны на трупах — сон и аппетит этот двадцатиминутный фильм мог испортить надолго. И, самое главное, предмет, именуемый официально «иммобилизатором атравматическим ИА-2», а в просторечии «имкой». «Имка» оказалась разорвана пополам, но не это было главным. Иммобилизатор был подвергнут нештатной доработке — армирован внутри серебряной проволокой. Насколько Мастер знал, подобная кустарная модификация использовалась в Логове — и нигде больше.
Спустя еще час содержимое кейса ляжет на стол председателя правления ОАО «Фарм-Трейд инкорпорейтед» г. Савельева, а Мастер, завершив короткий доклад, потребует санкцию на решительные действия. Каковая и будет получена ближе к ночи — после неформального общения г. Савельева с большими людьми (даже для него — большими), предложившими ему год назад принять участие в проекте «W», грозившем перевернуть с ног на голову всю медицину вкупе со всей фармацевтикой.
Поликлиника оказалась рядом с вокзалом, метров триста, не больше. Эти триста метров занимала рыночная площадь — ряды лотков и прилавков под навесами, павильончики, алюминиевый ангар, похожий на гигантскую рассеченную вдоль пивную банку — внутри, надо думать, те же лоточки-прилавочки…
Запах шавермы, доносящийся из ближайшего ларька, щекотал ноздри. Ростовцев сглотнул слюну. Хотелось пожрать — именно так, не закусить, не подкрепиться, не заморить червячка хотелось Ростовцеву — конкретно пожрать. Глагол грубоватый, но вполне точно описывающий состояние организма…
Денег не было.
После того, как он экипировался возле расставленных секонд-хендовских раскладушек, перестав напоминать огородное пугало, финансовые активы Наташи. иссякли. Остатков хватило лишь на электричку до Тосно да на два пирожка, чей невзрачный вид вполне соответствовал дешевой цене, а мерзкий вкус — невзрачному виду. Ничего, не отравились.
…Про Снегиря (это было не прозвище, настоящая фамилия) ему напомнила Наташа, когда на коротком утреннем совете они решили, что ни в офисе «Строй-инвеста», ни в своих квартирах им появляться нельзя. По крайней мере вот так сразу, ни в чем не разобравшись. И стоит показаться врачу — и, желательно, своему хорошему знакомому. В самом деле, на прием к участковому терапевту с историей болезни Ростовцева не больно-то отправишься… Наташа сказала:
— Был, был у тебя доктор — приятель, даже пожалуй друг — в области, не то во Мге, не то в Тосно, и на фирму заезжал несколько раз, и ты к нему часто ездил — банька, шашлыки на природе…
Точно, вспомнил Ростовцев: Снегирь! Паша Снегирь, которого никто и никогда не звал по имени, только по фамилии. Впрочем, звучала она как прозвище, причем данное весьма метко — был доктор невысоким, округленьким, а его увенчанный очками торчащий нос определенно вызывал птичьи ассоциации.
Жил Снегирь у черта на куличках, в частном доме на дальней окраине, где Тосно уже прекращало прикидываться городом. Но тащиться туда не пришлось — расписание приема врачей в холле поликлиники информировало, что невропатолог Снегирь П.Г. принимает с восьми до четырнадцати в двадцать девятом кабинете.
— Подожди меня здесь, я быстро, — сказал Ростовцев.
Наташа хотела что-то возразить, но передумала — и осталась в холле.
…Получилось всё действительно быстро, даже слишком. На пятой или шестой фразе Ростовцев замолчал — Снегирь его не слушал. Смотрел в сторону. Сказал невпопад:
— Значит… это ты…
Ростовцев не понял:
— Что — я?
— Тебя… ищут… — сказал Снегирь тусклым голосом. — Точнее… ищут человека… с полностью утраченным волосяным покровом… и с провалами в памяти…
Говорил он медленно. Слова повисали по одному, никак не сцепляясь между собой. Казалось, одновременно доктор о чем-то напряженно раздумывает.
— Кто ищет?
Снегирь не ответил. Заговорил о другом, на этот раз торопливо, хоть и по-прежнему негромко:
— Уходи, не задерживайся. Тут не только меня предупредили… И кепку эту с головы не снимай, ни в коем случае, — он показал на головной убор Ростовцева, тоже секонд-хендов-ского происхождения.
— Но…
— Уходи, сейчас Макаровна вернется (пожилую медсестру Снегирь отправил за чьей-то карточкой в регистратуру, едва увидел приятеля). Через час смена закончится, я… В общем, спроси улицу Ленина, любой покажет — там на углу, у виадука, кафе-стекляшка. Посиди, попей кофе… Я подойду.
— Мы без копейки…
Снегирь не обратил на это «мы» внимания, метнулся к шкафу, выдернул из кармана висевшего там плаща пару купюр, сунул Ростовцеву.
— Иди-иди. И про кепку не забудь! — Он буквально выталкивал друга из кабинета.
…Кто же настолько его запугал? — думал Ростовцев, спускаясь по лестнице. Хотя великой храбростью доктор никогда не отличался, но чтобы так вот… Никакой гарантии, что Снегирь придет в кафе, не было. Однако они с Наташей туда отправились. Потому что больше идти некуда.
Да и пожрать, честно говоря, хотелось.
В Красноярске был уже не день, скорее вечер.
И Герман, проведший немало времени, выполняя поручения Эскулапа, решил: пора будить патрона (по совместительству — поднадзорного). Благо кое-какие достижения имелись.
Однако пришлось попотеть, выцарапывая результаты. Местные последователи Гиппократа истории болезней давно умерших людей на компьютерные носители не переносили. Ладно хоть совсем не выбрасывали — вдруг да пригодятся в качестве статистики к чьей-нибудь диссертации. Но на поиски в подвале двухэтажного мрачного особнячка, притаившегося на улице Ады Лебедевой, у Германа ушло несколько часов…
…Вномере Эскулапа не оказалось. Багаж был на месте, за исключением черной сумки, носимой гостем через плечо — с ней он, похоже, не расставался, даже в аэропорту не доверил Герману, укладывающему вещи в багажник, — положил себе на колени.
На столе лежала записка.
Герман!
Я ухожу — хочу навестить одну старую знакомую (старую по стажу знакомства), это здесь, неподалеку. Буду часа через два-три, но если слегка задержусь — не беспокойтесь,
Времени ухода на послании не значилось, вместо подписи — нечитаемая закорючка.