Ловчий
Шрифт:
Из дальнего угла шагнул человек, которому, похоже, пришлось немало померзнуть в этой жизни, ибо, несмотря на протопленную печь, на нем были теплый свитер и валенки.
Так вот он какой, Гаврилыч!
Он вполне тянул на свои шестьдесят четыре, и даже с избытком; эту густую сеть морщин уже не разгладить никакой улыбкой, седая, неровно подстриженная борода тоже не добавляла ему молодости, однако мальчишеская челка придавала этакую лихость, а серые, навыкате, глаза, далеко посаженные от носа, напоминающего уменьшенную копию валенка, смотрели с дерзким вызовом.
Завидев меня, он расплылся в широчайшей улыбке, демонстрируя ряд золотых зубов.
— Здорово, Димка! Так вот ты какой! А мне Иришка все уши прожужжала про то, как ловко ты отбил ее у этих подонков. Ну, думаю, пропади оно все пропадом, а подружиться с таким мировым парнем я обязан! Дай-ка я тебя толком рассмотрю… Орел!
Он крепко стиснул мою ладонь своей, похожей на совковую лопату, затем потянул к столу:
— Давай, Димка, хряпнем за знакомство! Садись, где тебе удобнее! Разносолов всяких у меня нет, но все домашнее, все от чистого сердца. Ухаживай за собой сам, не стесняйся. А ты, дочка, дай ему полотенце.
Он принялся разливать водку, балагуря без передышки. Что ж, тем лучше. Пусть подвыпустит пар.
— На гитаре играешь? — продолжал он. — «Брызги шампанского» знаешь? А «цыганочку»? А я люблю! Вот погоди, перекусим малость, тогда и споем, да так, что чертям станет тошно. Бери картошку! А сало какое, погляди! Розовое, как кожа младенца. Так и тает на языке.
Картофель был обжигающе горячим, только что из печи, но он спокойно держал его узловатыми пальцами с квадратными ногтями, сдирая кожуру как скальп.
Затем снова как бы с удивлением принялся разглядывать меня.
— Ай да Димка! Ай да молодец! Люблю отважных парней! Сам такой. Ты огурчик, огурчик ухвати. Так и хрустит. Ни с каким ананасом не сравнить. Сам солил. Ну, чего молчишь? Гришка, твой дружок, похоже, язык проглотил, а? — Он откусил сразу полкартофелины и запил ее водкой.
Я молча снимал кожуру.
— Димка, ты спишь по ночам? — как ни в чем не бывало продолжал он. — А я не могу. За всю ночь так и не сомкнул глаз. Вот днем вздремну пару часиков — и хорош! Ты, часом, не экстрасенс? Бессонницу не лечишь?
Ирина сидела в напряженной позе, ни к чему не притрагиваясь.
— А кто хозяин этого дома? — спокойно поинтересовался я.
— Шутишь, Димка?! Я и есть хозяин. Больше десяти лет здесь живу. Печурку эту собственными руками выложил. Иришке здорово понравилось.
Я очистил наконец картофелину и посыпал ее солью.
— Не могли вы сложить этой печурки, Ярослав Гаврилович. Как и засолить огурцы.
— Почему?! Что за черт?! Ты понимаешь своего дружка, а, дочка? — Он изобразил на своей физиономии такое изумление, будто я сообщил о предстоящем конце света.
— По той простой причине, что вы совсем недавно вышли из заключения, где отбарабанили от звонка до звонка двенадцать лет. Подробности я опускаю, не хочется смущать Ирину, поскольку, думаю, вы подали ей все под другим соусом. Но достоверные сведения у меня имеются. Все же я — местный и располагаю широкими связями. Узнать о вашем недавнем прошлом было несложно.
Ирина налилась краской, как благонравная гимназистка, у которой обнаружили любовную записку.
Дядюшка же грохнул своей лопатообразной ладонью по столу и принялся хохотать — весело, до слез, до колик, будто услышал чрезвычайно остроумный анекдот.
— Ну и поделом мне! — воскликнул он, утирая слезы. — Разве можно пудрить мозги такому сообразительному парню! Я сразу разглядел, что ты не промах. Ловко ты меня отбрил! Ай да удалец! Ай да глаз-алмаз! Тебе палец в рот не клади! Ну, Димка, я страшно рад, что так получилось. Теперь я вижу, что ты не лопух и с тобой можно иметь дело. Не обижайся на старика, считай, это было испытание. Не обиделся? Ну, давай тяпнем!
Мы чокнулись, Путинцев в своей манере сначала закусил, затем выпил.
Крякнув, он отставил стакан и посмотрел на Ирину:
— Дочка! Кое-что из того, что я хочу рассказать Димке, не предназначено для женских ушек. Ты уж оставь нас на полчасика, мы с ним потолкуем как мужик с мужиком.
— Хорошо, дядя. — Она послушно поднялась, надела телогрейку, шапку и валенки. Вышла. Было слышно, как хлопнули двери, заскрипели ступени.
Мы с Гаврилычем остались наедине.
VII
Рассказ Путинцева
— Не вижу причин, чтобы не рассказать тебе свою историю, — начал он, вновь наливая в стаканы, но на сей раз на треть. — А там уж сам решай, как поступить.
Я кивнул, демонстрируя, однако, что готов поверить собеседнику только отчасти.
— Так вот…
Родился я в Средней Азии, в Ферганской долине, в семье потомственного переселенца. Еще мой дед пришел в Азию вместе с генералом Скобелевым. Заметь, пришел не как захватчик, а как землепашец.
Нас было два брата. Я старший, а Вячеслав младший. На четыре года. Были мы с ним разные, как день и ночь.
И по характеру, и по виду, и по взглядам. Славка еще со школьных лет мечтал перебраться в Россию, все ему здесь было не так. И добился своего: уехал в Ленинград, да там и обосновался, завел семью. Ну а я — я полюбил Азию, ее жаркое солнце, щедрую землю, неторопливый уклад жизни. Отец работал бухгалтером на хлопкозаводе, а жили мы в глубинке, где русских было наперечет, так что я сызмальства водился с местной пацанвой и еще до того, как идти в школу, говорил что по-узбекски, что по-таджикски так же свободно, как на родном. После армии закончил Ташкентский институт инженеров ирригации и механизации сельского хозяйства. А что такое ирригатор в Средней Азии, где самая большая драгоценность — вода? Это царь и бог!