Loving Longest 2
Шрифт:
Гвайрен
Пришло время, когда отец стал выпускать его на улицу, так никому и не говоря, кто он; сам юноша тоже молчал. Отец наказывал его за разговоры с посторонними, устраивал бешеные сцены ревности, иногда даже поднимал на него руку. Обида и горечь первых раз сменилась равнодушием. Потом его сознание стало как-то тонуть: краски меркли, жизнь стиралась в серую полосу, подвал стал казаться уютным. И, погрузившись во тьму, душа его оказалась где-то на одном уровне с душой Финарфина: он стал понимать его, осознал, что Финарфин просто хочет оживить их отношения, что он развлекается, намеренно создавая поводы для ревности. И сын стал ему подыгрывать: он нарочно мог пройти мимо гостя, коснувшись рукавом или тряхнув локонами,
Он увидел нянюшку за столом, в самом углу и быстро сел рядом с ней. Они ни о чём не говорили: он просто клал еду на её тарелку и смотрел, как она ест, хотя сам был очень голоден (отец вчера в наказание оставил его без еды).
Он смог взять её под руку, когда они поднимались на пристань; он подумал, будет ли отец наказывать его за это.
— О, как страшно тут! — сказала Амариэ. — Всё качается.
Он подумал, что ему совсем не страшно: после каменного мешка, в котором он жил, сердце у него стало бешено колотиться от радости, когда он почувствовал, как корабль качался у него под ногами: это было прекрасное, незнакомое ощущение. Он столько читал об этом в книгах, но теперь у него на самом деле под ногами была чистая, гудевшая от их шагов палуба, над головой голубое небо: он был так счастлив, что готов был разрыдаться. Нянюшка ласково, с тревогой посмотрела на него.
Капитан провёл их вниз.
— Что это? — спросила нянюшка.
— Это особое отделение, в котором можно спрятать особый груз или укрыть важного пассажира, — объяснил тэлери. — Наши сородичи в Эндорэ давно стали делать такие. Конечно, это вряд ли спасёт от большинства прислужников Врага, но обманет излишне любопытных аданов. Надеюсь, это никогда не понадобится…
Уже вечером, когда на небе загорелись звёзды, он увидел её силуэт на пристани. Она разговаривала с капитаном-тэлери, и в руках её словно показалось снятое с неба созвездие, сверкнувшее в тусклом свете фонаря. Он знал, что это её бриллиантовое брачное ожерелье и понял, что это означает: она хочет уехать. Ему уже пора было возвращаться домой, в свою постель. Отец замкнёт замочек от цепочки на его браслете, потом захлопнет решётку. Хорошо бы сразу.
— Завтра в полдень, — услышал он молодой, весёлый голос капитана.
Она прошла мимо него, не заметив его; он взял её за руку.
— Вы как, тётушка? Уже домой?
— Я уезжаю, — сказала она. — Уезжаю. — Она поцеловала его в лоб и щёки. — Я люблю тебя, малыш. Пусть тебе всегда будет хорошо у папы с мамой.
Он не смог ничего ответить.
Нет, Финарфин не захотел захлопнуть решётку сразу.
— Твоя мамочка ушла в гости к своей невестке, — сказал он сыну. — Хороший день, м? Ты же погулял немного, а?
— Прости меня, папочка.
— Да ладно, ты не так уж плохо себя вёл, — усмехнулся Финарфин, поглаживая его по щеке. — Ты такая душечка. И даже почти не пил. Сейчас хочешь? Мамочка мне говорит, чтобы я тебя не спаивал, но, честно говоря, я тебя очень люблю пьяным. Сейчас же можно, после праздника.
Он пил, он повалился на постель, притворился, что не может расстегнуть пуговицу на штанах — но он был в таком ужасе и возбуждении, что не мог опьянеть. Отец уже совсем ничего не соображал: сын впервые за много лет смотрел на него с жалостью, думая, какое же у него прекрасное на самом деле тело. Золотые волосы Финарфина рассыпались по красной подушке его постели; сын поглаживал его по плечам и рукам, успокаивая и усыпляя; говорил ему что-то, подтверждая, что день был прекрасный, что его, Финарфина, все любят, и между прочим сказал:
— Папочка, я выйду, подышу воздухом? Совсем немного… Хочешь ещё выпить?
— Конечно… не надо, хватит, — пробормотал Финарфин. — Подыши… пока.
Он поднялся наверх. Заря уже занималась за морем, волны начали
Он поднялся наверх: никто не видел его. Но здесь ничего ему не принадлежало. Он заглянул в кабинет матери, посмотрел на её стол, на полки, на шкафчики, и вдруг вспомнил: в день, когда он переехал в дом родителей, как раз перед тем, как приехал дядя Ингвэ и забрал его к себе, мать перебирала бумаги на столе отца и нашла его письмо к управляющему, написанное для Анайрэ. Он помнил эти письма с подписью отца — они его радовали, потому что после них на столе появлялись пирожные и вкусный омлет.
— Это что? — спросила тогда Эарвен.
— Ничего, это уже не нужно, — ответил Финарфин. — Убери или выброси.
Ему хотелось сказать, что записку можно было бы отдать тётушке — ведь все вкусные вещи, наверное, порадовали бы и её, но запнулся, побоявшись обидеть отца в первый день в его доме. Мать убрала записку в маленькую розовую папку, которая торчала на верхней полке в её шкафчике. Потом, после какого-то очень большого праздника (кажется, выходила замуж его двоюродная сестра со стороны матери, которую он не видел ни до, ни после) он взял было на память свою карточку гостя, но тут же отдал её матери. Он видел, как она — видимо, машинально — убрала её в ту же папку. Там, видимо, она хранила связанные с ним документы. Он достал папку из шкафчика. Там было письмо незнакомым почерком, та самая расписка, ещё какие-то счета, связанные с его воспитанием (кажется, за чернила, краски и бумагу, присланные из дома Ингвэ), пустая, без имени карточка и письмо, его первое письмо, которое Анайрэ передала его родителям: Милые отец и матушка, добрый день! Это я пишу вам. Ваш сын.
Проходя через гостиную, он бросил письмо в чуть тлевший камин (Финарфин любил тепло и при нём топили камин даже в мае). Он положил папку за пазуху, накинул принадлежавшую Финарфину толстую куртку и побежал, не чуя ног под собой, к пристани. У корабля ещё никого не было; он очень хорошо помнил вчерашнюю экскурсию и ему удалось забраться в то самое тайное отделение. Он слышал грохот якоря, крики моряков; ему казалось, что он сейчас умрёт. Если бы в этот миг появился отец, он бы умер точно: слишком ужасно было бы крушение надежд хотя бы на несколько дней свободы. Но отец не пришёл: Финарфин всё ещё спал, он проспал до самой вечерней зари, и проснулся только в тот самый момент, когда сын осторожно высунул голову из тайного отделения и тронул ручку двери каюты, за которой была нянюшка.
Она пришла в ужас.
— Малыш… что ты наделал! Твои родители умрут от горя, потеряв последнее дитя!.. Я сейчас же попрошу повернуть корабль!
— Тётушка, прошу вас, не надо! Я только провожу вас… ведь вы покидаете нас насовсем, я же понял. Я не могу так! Я не буду даже высаживаться, я просто хочу до последнего быть с вами! Пожалуйста…
— Арафинвэ простит тебя, если ты вернешься, я уверена, — сказала она, но уверенности в её голосе не чувствовалось. Она вопросительно поглядела на него; он только кивнул и улыбнулся в ответ.
Он не хотел ничего говорить ей.
Он пытался её спасти. Он прыгнул за ней в воду, даже схватил её за руку, но понял, что уже поздно. Он должен был заметить во время плавания, что с ней что-то не так, но…
Он сбросил тяжёлую отцовскую куртку, и вода вытолкнула его: он слышал крики тэлерийского капитана, слышал царственный повелительный голос с берега (это был Кирдан). Он был сейчас совсем один.
Он понимал, что если вернуться, он в лучшем случае никогда не увидит солнечного света, а в худшем… А если выйти на берег?.. Попробовать найти братьев? Все говорили, что Финдарато очень добрый. Ведь если с самого начала вести себя хорошо, стараться угодить братьям, они не станут его запирать?..