Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
— До завтра, — рассеянно ответил он. Кажется, фантастический вид околдовал его.
— Нет причин для волнения, — сказал я ему, ошибочно (в чем теперь не сомневаюсь) принимая его отстраненность за беспокойство об одной из своих пяти квартир или сорока машин и самолетов. — Судья Патерсон признался, что у некоторых людей есть определенные способности к инновациям. Это хороший знак. Вот что за этим стоит: закон может пойти на некоторые уступки, когда дело касается гениев, что непозволительно в отношении обычных людей.
— Гений инноваций, — повторил он.
— Я не уверен, что нам удастся выйти сухими из воды. Какое–то наказание будет обязательно. Но все не так плохо, как мы думали. У тебя останется больше, чем можно было предположить. Все будет
Внезапно он закашлялся, прикрывая рот рукой в желтой облегающей перчатке, и, кажется, впервые за все время разговора заметил меня. Бог свидетель, я любил его, как настоящего друга, но он видел только собственное эго, раздувшееся до немыслимых размеров и граничащее с уродством. До тех пор мне не встречался ни один человек, так высоко превозносивший свое Я. Этот эгоизм был безграничным, всеобъемлющим, таким, что казался почти трогательным, поскольку приближался к поведению маленького неразумного ребенка. Его прихоть: «Я буду благодетелем для всего человечества!» — далеко не показатель альтруизма. Просто эго Ника приходило в восторг от одного звучания этих слов. Зная его двадцать лет, могу в суде под присягой поклясться в этом. Ник разработал инновационный способ лечения остеопороза не столько для борьбы с этим заболеванием — мнимый предлог, упомянутый им в речи во время церемонии награждения национальной медалью за научные достижения, — сколько ради побочного результата этого открытия — новых возможностей в сфере пластической хирургии, что позволило ему добавить лишние двадцать сантиметров к собственным и без того длинным костям. Ник не был против использования своего метода для лечения остеопороза, конечно, нет.
Поэтому, когда на следующий день Неоклис не явился в зал суда, моей первой мыслью было, что он просто проспал или отвлекся на какие–нибудь туристические удовольствия. Возможно, часть его самосознания, подавляя доводы разума, воспротивилась грубому и неоспоримому факту, что судья собирается оштрафовать его и изъять половину богатств за нарушение прав собственности. Единственное, что даже не пришло мне в голову, — он мог намеренно скрыться. Скорее всего, и суду эта причина казалась маловероятной, в противном случае судья мог бы наложить на Ника ограничения передвижения. Естественно было предположить (очевидно, они так и думали), что перспектива лишиться миллионов евро должна сдержать его.
Тем не менее шок членов суда был ничто по сравнению с яростью главы компании — нашего работодателя. Хочу внести ясность: я был уполномочен защищать Ника в суде, и только. После произошедших событий намеренно активно подчеркиваю этот пункт. Я должен был обеспечить правовую поддержку и защиту в зале суда, в мои обязанности не входило присматривать за ним или не допустить посадки на самолет до Милана (как выяснилось потом) и пересадки на другой, чтобы никто не смог проследить его путь.
— Если была необходимость держать Неоклиса под контролем, вам нужно было нанимать охранника, — сказал я настойчиво, но не агрессивно.
Суд вынес решение заочно, большая часть огромного состояния Ника была изъята. Но даже после этого он не дал о себе знать.
Исчезновение друга больно ранило меня. В течение следующей недели я посетил десяток встреч в разных уголках мира. Пролетая над Голландией, любовался сверкающими в лучах солнца, подобно нефриту, ухоженными полями, возделываемыми роботами; живыми изгородями, достигающими двадцати футов в высоту, и мерцающими синими лентами рек, бегущими в сторону моря.
В аэропорту Денвера я увидел человека с болезнью Паркинсона, не старого, ему было едва сорок. Он сидел в кафе и пытался есть бисквит. Со стороны казалось, будто бедняга хочет обменяться рукопожатием с собственным ртом. В новостях показывали умирающих от голода людей, впрочем, как и всегда. На экране появилось изображение огромной зоны ожидания в Шри–Ланке, где люди просто сидели, предчувствуя конец. Голод, подобно ненасытной пиявке, присосался к их телам и выкачивал все соки до самых костей. Кожа туго обтягивала изгибы, на бескровных, искаженных болью лицах лихорадочным блеском светились огромные, как в манге, глаза. На Девятом канале в левом нижнем углу безостановочно бегут цифры, сливаясь в размытое пятно, — «часы голода». Улетаю в Исландию, а после возвращаюсь в Денвер.
Я прекрасно понимал, что исчезновение Неоклиса ставит под удар и мою карьеру. Если бы я всегда жил в роскоши и богатстве, как он, то меньше бы беспокоился. Богатые уверенно сморят в будущее, считая, что удача, несомненно, улыбнется им. Но, зная на собственном опыте, что значит быть бедным, я не хотел к этому возвращаться.
Меня спрашивали, почему я его не остановил. Компания, в которой мне приходилось иметь дело с десятком людей, вдруг разрослась и превратилась в огромного монстра. Более сотни сотрудников теперь хотели лично пообщаться со мной. «Дело очень серьезное» — говорили мне. В его руках была патентная информация на ряд технологий стоимостью в несколько миллиардов евро. «Можете ли вы гарантировать, что компания не понесет финансовых потерь, в случае если он осуществит дело с пиратскими лицензиями?» Я об этом думал.
Но не все решили сделать из меня козла отпущения. Некоторые отделы признали несправедливость и необоснованность попыток переложить всю ответственность за исчезновение Ника на меня. Например, отдел эмбриологии — его представители более чем кто–либо нуждались в квалифицированной юридической помощи, которую я не раз оказывал им в прошлом. Отдел оптики также заверил меня в своей поддержке, хоть и неофициально. Это заставило меня поверить в собственные силы и дало надежду, что моя двадцатилетняя карьера в качестве юридического советника компании не закончится через месяц. Отточенная сеть корпоративного шпионажа продолжала сообщать, что никто из наших конкурентов до сих пор не приобрел ни один из патентов на интеллектуальную собственность, которой мог распоряжаться Ник.
У меня была встреча в Кембридже в Великобритании, где, несмотря на позднюю зиму, было белым–бело, и утки на реке в изумлении смотрели на свои лапки. Летал в Рио, летний океан там был потрясающе красив и чист настолько, что, сидя на балконе нашего офиса, я мог без бинокля рассматривать мельчайшие детали улиц: здания, автомобили, выезжающие из ворот, и даже отдельные буквы, нарисованные на асфальте. Посетил Аляску и Сидней, в последнем в аэропорту ступить было негде от снующих повсюду подростков — флешмоб в знак протеста против сокращения пособий по безработице для молодежи.
В разгар всего этого я каким–то образом находил время и заранее, постепенно начинал выстраивать свою жизнь вне компании. Моя бывшая жена проявила больше понимания, чем можно было предположить, в большей степени она была озабочена возможностью сохранить медстраховки для двух наших детей, чем беспокоилась о себе. Я осторожно, втайне присматривал себе другую работу, но, даже несмотря на самые оптимистичные прогнозы, было очевидно, что мне придется непросто. Конечно, нельзя оставить без страховок детей, так же как и Кейт. Решил, что сам смогу обойтись, но в отношении экс–жены все останется как прежде.
Вскоре появились новости: Неоклис уехал в родной Мумбай, выбрав его среди других мест. Меня в очередной раз вызвали в Денвер, где я встретился лицом к лицу с Аламильо — мордоворотом компании, профессиональным боксером с задиристым нравом. Встреча была не из приятных: мне недвусмысленно намекнули, что это мой последний шанс. Слово «последний», конечно, не передает всего смысла, вложенного в него. Я находился на самом краю пропасти, и это была моя единственная возможность.
Серьезный тон беседы немного успокоил меня. Если бы я не был им нужен, компания не стала бы утруждать себя запугиванием. Впервые с тех пор, как Ник так необдуманно втянул меня в эту передрягу, подвергая риску не только свои активы, но и благополучие всей моей семьи, я почувствовал, как сердце, оледеневшее от страха, тронуло тепло надежды на благополучный исход.