Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Щелчок, и пилотка возвращается в прежнее положение.
— Меня эдак культурно направляют в баню, а Ариона — на исследование. Первым делом, конечно, предлагают горшок и все такое…
— А тебя как? — спрашивает внезапно Казаку. — Ты же был ранен в ногу?
— Я ранен? — Силе сразу сникает, голос теряет всякое выражение. — A-а! Что об этом говорить. Сам расскажешь, небось не хуже меня знаешь…
Пальцы его опять проделывают путь от переносицы к ямочке на подбородке.
— А Херцу они прослушали, простукали вдоль и поперек, и что вы думаете? Нашли-таки у него болячку. Оказывается — грыжа! Повезло нашему молдавскому
Вот наконец Дон. Переправляемся на тот берег. Ура! Ласковы ли, хлебосольны ли казачки — это мы еще посмотрим. Пока первым делом надо помыться, соскрести с себя грязь, рыбки на уху наловить…
А вместо этого — марш по тревоге копать окопы, траншеи, ямы для дотов, огневые точки. Над берегом, в двух шагах от воды, пока река еще не оделась льдом. И никаких купаний! К воде подходить нельзя — ни-ни! — река под прицелом немецких орудий.
Слухи, распоряжения, новые указания, отменяющие прежние. И самая страшная новость: будто там, за рекой, солдаты наши дерутся в окружении. А много их? Кто знает. Говорят, много… Много тысяч.
— Да ладно брехать-то!
— Верно говорю. И кольцо сжимается все больше. Только вспомогательные части из второго эшелона сумели вырваться. Они переправляются на нашу сторону.
А еще будто бы где-то ниже или выше по течению просочились, уже на этот берег, не то "макаронники", не то "мамалыжники". Правда, их-то особенно опасаться не стоит. Горе-вояки! Они скорее музыканты, нежели солдаты…
Шутка приходится всем по душе.
А еще будто бы…
Это мирное, такое домашнее "будто бы", напоминающее о посиделках и сказках детства, то и дело пускается в ход при обсуждении самых разных вопросов — тактических, стратегических и прочих. Оно могло в равной мере означать и то, о чем мы слышали, и то, что нам хотелось услышать. В нем звучит то восхищение, то презрение. Все зависит от выражения лица говорящего, от того, как он это произносит. Порой это "будто бы" помогает позубоскалить над фрицами с их "блицкригом". А другой раз, произнесенное совершенно особым образом, оно может означать, что новость дошла до нас прямо из действующей, чуть ли не с линии огня.
Впрочем, как бы там его ни произносили, выражение это в ходу прежде всего среди наших землекопов и прочих гражданских лиц, оказавшихся в зоне военных действий бок о бок с настоящими солдатами.
Обсуждая и всячески дополняя этот поток новостей и слухов, мы испытываем ощущение, что и сами заняты важным делом, что играем определенную роль в происходящих событиях. Правда, мы так и не успеваем разобраться в них как следует. К нам назначают новых командиров. А норма теперь — страшно говорить… Десять кубометров…
— Ничего, — говорят нам, — тут сплошной песок. Только успевай махать лопатой.
Больше всех старается человек в чине старшины. Зовут его Фукс. И по речи и по внешности — настоящая военная косточка. И явился он сюда, говорят, прямо с передовой. Невысокий, сухощавый, с угловатым лицом, он поднимается на цыпочках, когда раздает указания. Держится свободно, точно знает нас давно. И так он ловко прибрал нас к рукам, что мы не успели даже пожаловаться насчет еды и другого чего, — и вот мы уже держим в руках лопаты и роем вовсю землю.
Дон тихо катит свои волны рядышком, а мы копаем под завывание ветра и посвист пуль, все глубже вгрызаемся в землю. В животе — пусто, в горле першит, на зубах скрипит
Особое чувство счастья мы испытываем на заре следующего дня, когда к нам подходит маршевая рота и занимает выкопанные нами траншеи и пулеметные гнезда. Славные они, эти солдаты! Крепкие, стриженые, чисто выбритые, обмундирование новенькое. Хочется каждого обнять. Уж как мы стараемся в то утро: выравниваем бруствер, расширяем пулеметные точки, чтобы удобнее было расположить в них боеприпасы и прочую амуницию, чтобы ребятам было легче воевать.
В это же утро откуда-то появляется давно отставший от нас Мока-полоумный. Увидев солдат, он кидается целовать им руки, потом, под сильным огнем противника, спускается к реке и начинает таскать воду в флягах. Но и после того, как бойцы утолили жажду, он не отходит от них, то и дело порывается почистить кому-нибудь сапоги. Мечется около, не зная, что еще предпринять. Один из наших берет его за руку и отводит в сторону. И мягкий, всегда такой покорный Мока на этот раз поддается с трудом.
Солдаты тоже полны дружелюбия к нам. Набивают нам кисеты табачком, сумки — сухарями, консервами. Они ласково называют нас "братишками" и искренне сокрушаются: мы вот пролили тут столько пота, а они пожаловали на готовенькое. А потом, когда получают горячий завтрак, усаживают нас с собой и заставляют есть из тех же котелков. Мы успеваем даже кое о чем потолковать, хотя с трудом понимаем друг друга. Они ищут среди нас земляков и, конечно, не находят ни одного. Очень им любопытно знать, кто мы и откуда и что с нами станется дальше. И удивительное дело — никто из нас не жалуется, не пеняет на судьбу. Да и что мы можем им сказать!
Противник переносит огонь на наши траншеи, и старшина Фукс приказывает нам немедленно подниматься. Солдат, с которыми мы только что приятельски беседовали, — не узнать: словно между нами встала стена, словно нас и нет на белом свете. Они торопливо занимают боевые позиции, ждут приказа. Мы так и не успеваем проститься с ними. Да и какие тут прощания! Приказ Фукса буквально выметает нас из траншей. Мы отходим подальше — кто ползком, кто короткими перебежками, чтобы противник не засек нас. И траншеи наши преображаются на глазах. Это передовая линия огня. Это фронт…
Глава 5
Мы идем без отдыха два дня и две ночи и наконец приходим в район, где будет создаваться новый оборонительный пояс. На первой же перекличке обнаруживается, что кое-кого из ребят уже нет среди нас. На все расспросы Фукса мы твердим, что знать ничего не знаем, хотя во всем нашем взводе нет человека, которому бы не было известно, что Илие Пэзурат и другие сообразительные ребята все же ухитрились остаться на линии огня.
Иных потерь у нас нет. И это прежде всего благодаря стараниям Фукса. Это он вывел нас из-под обстрела, а затем целых двое суток, пока мы шли, не давал нам спуску. Для него не существует ни Кирилюка, ни Чоба, и это, конечно, немного коробит нас. И все же мы охотно подчиняемся ему, ведь именно он может сделать из нас солдат.