Лунный свет и дочь охотника за жемчугом
Шрифт:
– Я не то имел в виду, – смеётся он. – Несколько лет назад я проходил обучение в Лондонской больнице, так что немного знаю о том, как кого-нибудь подлатать.
Она помогает ему встать, придерживая за плечи, подводит к бревну, которое подтащила к огню. Он с осторожностью присаживается.
– Конечно, я был ужасен, – продолжает он. – Я попал туда благодаря отцу и его так называемым «связям». Нам нужно что-нибудь, чтобы зафиксировать плечо на месте, – инструктирует он. – Оставлю его в покое и посмотрю, что будет с ним утром. Мне кажется, что, к счастью, ничего не сломано.
Она оставляет его возле огня и отправляется на поиски чего-нибудь для фиксации руки. Пока роется в сумке, рядом с ней покачивается маленькая зелёная веточка. Шевельнувшись, веточка поднимается и, широко расставив тонкие ножки, движется вперед.
– Палочник-голиаф, – шепчет Элиза, глядя, как насекомое медленно ползёт по траве.
Она возвращается с рубашкой, которую нашла в вещах Акселя. Элиза опускается
– Элиза, могу я вас кое о чем спросить? – Его лицо с заострившимися чертами становится серьезным, но то и дело искривляется от боли. Немного подумав, она кивает. – Расскажите мне о своём втором брате Неде. Что с ним случилось?
Ее желудок скручивает. Она сглатывает, но замечает в глазах Акселя какую-то мягкость. Она уже видела раньше такой взгляд, и сейчас он всплывает из дальних уголков ее памяти. А когда вспоминает, сердце наполняется теплом. Так смотрела на неё мама.
Элиза отворачивается, глядя на темный лес. Впитывает силу деревьев, почвы, измятой вековым дыханием Земли. Тихо, собравшись с силами, делает глубокий вдох и отвечает:
– В тот день мы пребывали в радостном волнении. Отец вернулся из долгого выхода на люггере. От его присутствия звенело все бунгало, как будто пело от счастья. Мне было пятнадцать, Неду – три, мы прожили в заливе несколько лет. Было жарко – а разве иначе бывает? – и мы решили пойти на пляж. Отец устроил пикник: сэндвичи с сыром и сливовый пудинг. Помню, как он сказал: «Можно и мухам праздник устроить с таким же успехом». Виллем и Марта были вместе с нами; тогда ещё мы всё делали вместе. Мы спускались к пляжу, миссис Рисли помахала нам рукой. Всё было нормально. Помню ту ясную, идеальную синеву. Небо. Я закрывала глаза и видела пляшущие под веками тонкие полоски. Я сняла обувь и зарылась пальцами ног в песок. Солнце нещадно палило, отец надел на голову Неду маленькую соломенную шляпу. Он так мило смотрелся. Томас затеял игру в крикет. Марта и Виллем накрывали место для пикника. Они расстелили большое покрывало, чтобы всем хватило на нем места. Я сказала, что пойду с Недом на берег искать медуз. Они ему нравились, он всегда при виде них пищал от восторга.
Заслышав над головой хлопанье крыльев летучей мыши, Элиза судорожно вздыхает.
– Мы пошли, жара стояла невыносимая, в небе над нами полно было чаек. Я взяла его за ручку. Она была горячей и липкой. Я помню это как сейчас. Он любил бегать, в какой-то момент я его отпустила, и он поскакал вперёд. Я всегда знала, где он. Я не выпускала его из поля зрения. Видела следы его маленьких ножек на песке. Мы наткнулись на маленькую, выброшенную на мель шлюпку. Начался прилив. Можно было лишь слегка подтолкнуть ее, чтобы поставить на воду. Я огляделась в поисках хозяина шлюпки, но вокруг никого не было, и мы присвоили ее себе. Оставшаяся семья с такого расстояния казалась точками, но я хотела показать Неду рыбу на мелководье, а может, если повезёт, найти возле рифа осьминога. Ему должно было это понравиться. Поэтому я затолкала его внутрь. Он даже не хотел. Упирался в борт ладошками. Но я его приподняла и посадила в шлюпку. Я сказала ему, что все в порядке. Я налегла на вёсла, чтобы доставить нас к рифу. Нед заинтересовался рыбками, шнырявшими в воде. Он смеялся, тянулся вниз, чтобы их потрогать. Я отвлеклась лишь на секунду. А потом услышала удар, всплеск, и он исчез. В шлюпке его не было. Я встала, но нигде его не увидела. Я кричала, звала его. Выкрикивала снова и снова его имя, кричала до тех пор, пока из горла чуть не пошла кровь. Я прыгнула в воду. Юбки намокли и потянули меня вниз. Я искала его, проплыла под лодкой и нырнула вниз. Но там меня встретило только солнце, пробивающее толстый слой воды. Держать глаза открытыми было больно, но я должна была. Потом я что-то заметила на дне. Оно не двигалось, и я поплыла к нему. На это потребовалось время – я не понимала, насколько глубоко я оказалась, должно быть, меня отнесло течением. Когда добралась до дна, там оказался старый парус. Тогда я закричала под водой, помню, как на поверхность вырывались пузырьки воздуха. Когда возвращалась обратно, мои уши просто… взорвались. Что-то лопнуло внутри, но я даже боли не почувствовала. Вынырнув на поверхность, я с отчаянием смотрела по сторонам, искала его. А потом я увидела. В воде, недалеко от берега. Там плавала его соломенная шляпа. Я продолжала кричать, звать его по имени. В ушах у меня тоже раздавался крик. Просто воющий, высокий шум, заглушавший всё. Вдалеке я увидела, как Томас бежит по пляжу. Должно быть, он заметил, как мы заходили в воду. Потом недалеко от меня на мелководье появилось кое-что ещё. Сначала я подумала, что это рыба, дельфин. Но это был Нед. Он лежал в воде ничком. Его волосы, его прекрасные белые волосы плавали вокруг головки. Томас, раньше меня добравшись до него, вытащил его на сушу. Я кричала на него, кричала, чтобы он заставил его дышать. Томас тащил Неда к берегу, а я хватала его за руки. Умоляла спасти. Потом прибежали остальные. Отец забрал его, уложил на песок. Пытался вдохнуть в него жизнь. Я ничего не слышала. Один лишь звон, бесконечный звон в ушах. Марта закрыла лицо руками. Шум становился все громче.
Слёзы оставили грязные дорожки на ее щеках. Когда Аксель смотрит на неё, в его глазах мерцает отсвет костра.
– Твои уши, – произносит он мягко. – Вот почему. Звенит.
Она отводит глаза. В течение многих месяцев после несчастья она убеждала себя, что специально сделала это. Что это произошло по ее вине. Что каким-то образом она хотела сделать это, наказать ребёнка за то, что лишил жизни ее мать. Вина ощущалась физически. Она выступала на коже в виде сыпи, проявлялась заиканием, если Элиза вообще осмеливалась заговорить. Она считала, что не заслуживала еды, потому отцу пришлось какое-то время самому кормить ее с ложки. Сейчас чувство вины немного поутихло. Но призрак ее всегда рядом, как что-то, застрявшее в горле.
Она берет рубашку, лежащую у неё на коленях, и осторожно касается плеча Акселя. Медленно делает перевязь, и их лица так близко, что она видит лёгкую щетину на его подбородке.
– Вам не в чем себя винить, – все так же мягко говорит он. – Это был несчастный случай. Элиза, это была не ваша вина.
Не сознавая, что творит, она наклоняется вперёд и целует его. Поцелуй получается неуклюжим, ее губы оказываются где-то возле его уха, но почувствовав, как он затаил дыхание, отстраняется. Он поднимает лицо вверх не сразу. Не улыбается, но по мелким морщинкам возле глаз она понимает, что ему приятно. Аксель медленно наклоняется вперёд и прижимается губами к ее губам. Она чувствует, что растворяется в нем, и по ее лицу слёзы бегут с новой силой. Не слышно ни звука, только шёпот ветра в кронах деревьев. Травы и ветви колышутся, продолжая свой безмолвный танец под лунным светом.
Глава 28
К тому моменту, как они добрались до Коссака, облака превратились в грозовые тучи. Жалобно стонал горячий ветер, а из-за невыносимой влажности хрупкие цветы поникли. Аксель так и ехал с перевязанным плечом, простейшая перевязь натирала ему шею, но они смогли поддерживать хороший темп, отдыхая только глубокой ночью. Вчера иссякли их запасы воды. Измученные, они направили своих коней в сторону города.
Коссак, утомлённый и унылый, приходит в упадок. Построенный на длинной песчаной косе, он окружён каменистыми холмами. В жарком мареве вдалеке колышутся дюны. Перед ними – илистые отмели, испещрённые морщинами. На окраине города покосившиеся лачуги скреплены цепями. Несколько каменных зданий придают видимость солидности. Но в основном, по мнению Элизы, он мало чем отличается от Баннин-Бей. Она падает духом. Наверно, потому что представляла Томаса в солидном костюме, на официальных встречах с покупателями из Америки и Франции. Это имело большое значение – чтобы он обязательно приехал сюда продемонстрировать сияющие жемчужины на синем бархате, отдавая их тому, кто больше заплатит, и все это с крепким рукопожатием и зажженной сигарой.
Но это место выглядит на удивление захудалым для города, который живет на прибыли от жемчуга.
Пока они рысью минуют улицы, солнце проглядывает сквозь мраморное нагромождение облаков. Путники проезжают мимо деревянной церкви, нескольких каменных зданий и небольшого китайского квартальчика. Они привязывают лошадей возле засиженных мухами меблированных комнат, и животные опускают головы в корыто с мутной водой. Элиза, вручив хозяину несколько монет, спрашивает, не знает ли он, где остановился Томас Брайтвелл. Мужчина в рубахе и подтяжках с лоснящейся от пота кожей качает головой и пожимает плечами, хотя она замечает, как он быстро кидает взгляд за ее плечо. Обернувшись, она видит захудалый трактир, похожий на дикую собаку с пустым брюхом. Аксель набирает воду из колодца и предлагает свою флягу Элизе. Она делает глоток. На вкус вода как железо и камень.
– Как думаете, с чего нам начать? – спрашивает он. – Я полагаю, он может быть где угодно.
– Что ж, полагаю, далеко ходить нам не придётся. – Элиза кивает на трактир, из дверей которого как раз в этот момент вываливается мужчина. Он еле стоит на ногах. Пошатываясь, опрокидывает бутылку и большими глотками осушает ее. Разбивает оземь стекло, отрыгивает и, спотыкаясь, выходит на середину дороги. Делает несколько неуверенных шагов, падает на землю, стонет и, раскинув руки, переворачивается на спину. Переглянувшись, путники перешагивают через него и заходят в заведение.
Тусклый свет проникает внутрь душного помещения. Глазам требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к полумраку. Там, до побелевших костяшек пальцев вцепившись в обшарпанные кружки, на перевёрнутых бочках сидят несколько мужчин. Кое-кто, упав головой на руки, громко храпит. Другие что-то бормочут из темных углов. В одной стороне компания матросов переругивается и хлопает друг друга по спине. Мужчина с лицом, как у хорька, сплёвывает на пол табачную слюну, достает из кармана бумагу и облизывает края. Еще один спит, засунув большие пальцы в подтяжки на костлявых плечах. Когда голова запрокидывается слишком сильно назад, до хруста в шее, он просыпается. Это место такое же грязное, как старое, почерневшее легкое. На его фоне «Кингфиш» кажется дворцом.