Львиная охота
Шрифт:
– Пока что я знаю одно, красавица. В своем натуральном виде, в том, в котором ты являлась мне на пляже или у здания Госсовета, ты нравилась мне гораздо больше. Худенькая и молоденькая, в самую точку. И тем более обидно было наблюдать тебя в образе толстой старушенции, пусть и в брючках, которую ты старательно передо мной разыграла. Тоже мне, "мама" самой себе. Что за недоверие? О конечно, чудеса современной трансформации и все такое. Только зачем прелестной девушке себя искусственно старить, когда рядом такой деликатный мужчина?
Она улыбалась широко и агрессивно, как киноактриса с американского голопортрета. Четыре сантиметра между рядами зубов. Я припарковал машину, не доехав метров пятисот до нужного дома, и закончил речь:
– Люблю сказки. Я от дяди Эдгара ушел, я от папы Инны ушел. А дураком быть не люблю... Сознайся,
– Умный, - сказала наконец Рэй.
– Ну, и как ты про меня догадался?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Лишь вершину Фудзи
Под собой не погребли
Молодые листья.
Бусон, старший брат Иссы.
Ковер под ногами был как степь после пожара, с гигантской пепельной плешью в центре и жалкими остатками растительности по краям; как вырезанный кусок земной поверхности с высоты птичьего полета; тундра, уничтоженная гусеницами вездеходов, бразильская сельва, растерзанная лесозаготовителями, тунгусская тайга в июле 1908 года; он был, как брюхо мертвого зверя, расплющенного временем. Ковер на полу был ловушкой, скрывающей от незадачливого путника дыру в вечность.
Я сбросил мокасины, доставшиеся мне от Арно, и осторожно прошел по краешку этого реликта, стараясь ступать по тем местам, где еще сохранился ворс. Бог его знает по какой причине, но ковер, истоптанный тысячью ног, сопровождал Учителя повсюду, куда бы тот ни переезжал. Говорят, если перевернуть его обратной стороной - и если правда то, о чем шептал пьяный Слесарек в ресторане Доме Писателя, и если неправда то, о чем трубили трезвые ораторы со сцены Актового зала выше этажом, - тогда мы обнаружим там, сзади, огромную, вышитую бисером фигу, настолько огромную, что она не поместилась в кармане и ее пришлось прятать таким вот образом; и если в ночь на шестое июня, - день рождения Пушкина, - ровно в полночь водрузить табурет на этот повернутый задом ковер, установить на табурете горящую свечу, погасить прочий свет, поджечь лежащий на блюде скомканный лист бумаги, а затем, не теряя времени, поднести блюдо к свече и начать медленно его поворачивать, тогда тени, отбрасываемые сгорающей бумагой, явят на стене комнаты персонажи и сюжеты, которые подарят тебе мировую славу, сумей только ими воспользоваться; одно условие - театр теней должен быть устроен на той из стен, куда указывает молчаливая фига под твоими ногами; так вот Учитель, уже более полувека дописывая том за томом своего нескончаемого "Человека людей", единственную свою книгу, все эти полвека якобы устраивал раз в год подобные мистерии, наедине с самим собой, разумеется, черпая из этого источника свои потрясающие истории, и не с таинственного ли дедовского ковра началась его писательская дорога?.. Боже, какая чушь.
Табурет, кстати, в кабинете присутствовал - одиноко стоял возле письменного стола. А стул громоздился у меня в руках: я принес его с веранды, оттуда, где остались мои мокасины. Дим Димыч всегда просил гостей не снимать обувь, ходить по ковру прямо так, и гости хозяина никогда не слушались. Стул был деревянным, в венском стиле, с гнутыми ножками и спинкой. Я поставил его на пол, задвинув табурет под стол, и сел, повернувшись в направлении ширмы. Мне очень хотелось тихонечко приподнять ковер за угол и заглянуть туда, пока никто не видит.
– На чем мы с вами остановились, Максимушка?
– раздался негромкий голос. В голосе не было ни силы, ни желания говорить, лишь привычка и отчетливое понимание необходимости.
– Мы остановились на "трусить, лгать и нападать", Дмитрий Дмитриевич, - поспешил ответить я Учителю.
Ширма была резной, как в исповедальных кабинках, и состояла она из трех створок. Это сооружение закрывало довольно большую нишу в стене, в которой, судя по характерным звукам, располагался диван - того же возраста, что и ковер. Насколько старым был сам РФ и как он изменился за прошедшие годы, не дано мне было лицезреть: не мог же я этак невзначай приоткрыть створку или, скажем, задеть ширму неловким движением, чтобы все это дело повалилось к чертовой матери! Если хозяину было удобней принимать гостя таким манером, стало быть, смирись, гость, и не брыкайся.
Остановились мы,
– Трусить, лгать и нападать, - механически повторил голос за ширмой. Ага, ага... Знаете, хватит о пустяках. Хорошие вы люди... и Ванечка, и Елизарушка тоже. ПрихОдите ко мне, о пустяках со мной говорите... Спасибо вам, ребятушки. Видите ли, Максимушка, вчера мне взбрела в голову страшная мысль, что вы отсюда не уедете. Очень страшная мысль.
Пустяки, подумал я. Пункт первый: не волнуйтесь из-за пустяков; пункт второй: все пустяки... Универсальный рецепт не помог оздоровить мысли. Сказать, что я был потрясен, значит ничего не сказать. Возникло странное ощущение, будто не на стуле я сижу, а на краю чудовищного обрыва, будто не лысый ковер расстелен под моими ногами, а влажная холодная бездна.
Учитель призвал меня, чтобы прогнать?
– Надеюсь, мой ранний звонок не доставил вашему другу больших неудобств?
– прошелестело за ширмой. Голос Учителя был, как внезапное движение воздуха в камере смертника.
– Когда мне нужно уехать?
– шевельнул я деревянными губами.
– Подождите, Максимушка, вы меня не поняли, - жалобно произнес Дмитрий Дмитриевич.
В дверях появился Малюта Шестой; постоял секунду-другую на пороге, подрагивая хвостом, и пошел по ковру, делая вид, что решительно не замечает меня. Где он был? Гулял в саду, прятался на веранде? Всех котов, живших когда-либо с Дим Димычем, звали Малютами, и все они были беспородными дворнягами, короткошерстными, с крайне независимым складом ума. Этот был к тому же ярко выраженным крысоловом, то есть имел непропорционально большую голову с толстыми щеками, маленькие ушки и сильно развитые задние лапы заметно длиннее, чем у других котов. Малюта Шестой прошествовал мимо меня, по-хозяйски запрыгнул на письменный стол и демонстративно лег под настольной лампой, показывая, что лично ему здесь все позволено. Улегся он, понятное дело, за спиной гостя (на всякий, надо полагать, случай), и так, чтобы держать в поле зрения всю комнату.
– Давайте лучше вернемся к вашим книгам, - с заметным облегчением предложил голос за ширмой.
– Ваши книги - это интересный феномен. И одновременно хороший пример к нашему разговору. Вон у меня на полочке лежат "Круги рая"... Не уверен, что значение этой повести для вас, автора, открыто. Хотя, сейчас, по прошествии времени, можно смело утверждать, что она изменила мировоззрение целого поколения, особенно у нас на родине. Люди поняли, что комфорт, просто комфорт - не так уж плохо. А вы что пытались людям сказать? Неужели что-то другое?