Львовская гастроль Джимми Хендрикса
Шрифт:
— Я не думала…
Тарас тяжело вздохнул.
— Знаете, — заговорил он, — со мной в последнее время больше кошмаров происходило наяву. И они, кажется, тоже все связаны с чайками. Три раза я не мог пройти ночью по улице к себе домой из-за криков чаек и внезапного ощущения страха… А пару дней назад ночью к нам во двор забежала окровавленная женщина, утверждавшая, что на нее «напали сверху, как птицы»…
— Угу, — промычала дама в черном, и лицо ее вдруг утратило строгость черт. — Я больше специалист по сновидениям… А то, что вы сейчас рассказываете… Это не ко мне!
— Но ведь кошмар обо мне ему снился? — встрепенулась
— То был чистый сон, — покачала головой дама в черном. — А это… это явные вибрации… Вам надо к Симону Федоровичу… Но он вас, Оксаночка, не примет. Он только мужчин принимает!
— Он что, голубой? — удивилась Оксана.
— Нет, что вы! Просто сюжетно-смысловое толкование снов — это дело, которым интересуются в основном женщины. Пересказать сновидения, конечно, могут и женщины, и мужчины… А объяснить и пересказать вибрации могут только мужчины… Мужчины и ощущают их лучше, чем женщины… Потому что мужчины не такие эмоциональные. Я думаю, — дама перевела взгляд на Тараса, — вам надо обязательно записаться на прием к Симону Федоровичу. Он вам всё растолкует. Лучшего толкователя вибраций вы в Украине не найдете! Он, кстати, и доктор наук по физике.
— Доктор наук? — удивленно повторил Тарас.
— А что тут такого?! — возмутилась удивлению Тараса дама в черном. — Я тоже человек образованный, кстати, кандидат наук по ботанике. Вы же пришли в лабораторию, а не домой к какой-нибудь предсказательнице Тамаре!
— Да-да, — Тарас примирительно закивал головой. — А как записаться? По телефону?
— Да я вас сейчас сама запишу! — разулыбалась внезапно дама, поднялась, отошла в противоположный угол большой комнаты, к столу, который ранее вызвал у Тараса доверие. Раскрыла тетрадь, щелкнула шариковой ручкой с выдвижным пишущим «жалом» и, наклонившись над столом, грациозно произвела, казалось бы, совершенно ничтожное канцелярское действие — внесла на бумагу некую запись.
— Послезавтра в час ночи, — сказала она, возвратившись на свое место. — Будете первым! Это важно! Обычно под конец приема у него снижается внимание, да и слух тоже. А в самом начале он всё слышит и очень внимателен. Только вам надо хорошо подготовиться. Лучше письменно, чтобы ни одного лишнего слова. Это мой вам совет! Напишите всё четко, как в книге, а потом ему медленно прочитаете, а если он захочет, то отдадите ему листок и он сам еще раз прочитает!
— Так а мне что делать? — несколько обескураженно спросила Оксана, оказавшаяся вдруг «за бортом» разговора.
— Лапочка, не переживайте! — Рука дамы в черном протянулась в сторону посетительницы, словно желая погладить ту по плечику. — Потерпите! Надо определить природу сновидения! Если это чистое сновидение, то мы к нему еще вернемся, а если это как-то связано с вибрациями, то он, — дама кивнула на Тараса, — вам всё, что Симон Федорович скажет, передаст.
— Знаешь, мне что-то коньячка захотелось, — грустно призналась Оксана Тарасу, когда они вышли из лаборатории.
— Пошли! — с готовностью ответил ее приятель. — В «Доминик» или в «Волшебный фонарь»?
— Пошли в «Фонарь», — сказала более решительно Оксана и вздохнула.
Глава 30
Полуночный проспект Черновола
Алик несколько раз на ходу задрал голову и посмотрел вверх, прежде чем мыслями отвлекся от дороги, полностью доверив ее ногам.
Впереди зима, не впереди по дороге, а впереди по времени. И наступить она может и через две недели, и через месяц. Алик припоминал прошлую зиму, несколько затянувшуюся, но вполне приятную по одной-единственной причине: снег лучше дождя! И хотя жить под постоянными дождями не так уж и страшно — живут же люди в Лондоне и вообще в Англии и в Ирландии, где дождит куда чаще, чем во Львове! Но снег — как чистая, свежая простыня. Снег обновляет ощущение жизни. Омолаживает. По нему можно наново отфокусировать взгляд. Хорошо, что зрение не изнашивается из-за всего увиденного в жизни, хорошо, что на мир может Алик смотреть еще без очков. И даже ночью ему всегда кажется, что он видит так же, как днем. А зимней ночью и подавно! Зимняя ночь освещена снизу, с земли, освещена снегом, глядящим вверх, отражающим небо. А если еще луна на небе, как сейчас, то снег тянется своим светом к ней, искрится, и эти искринки делают ночь еще ярче и живее.
Алик, дойдя до парка «700-летия Львова», снова бросил взгляд на небо, на луну. Удивился, с какой легкостью ему сегодня шагается. Подумал о том, что за годы своей жизни прошел эту дистанцию от театра до своего дома на Замарстиновской сотни, даже нет — тысячи раз! На его глазах тут исчезали старые и появлялись новые здания. Выстраивался медицинский центр Святой Параскевы, поднималась мачта с большой желтой буквой «М» «Макдональдса», в который он ни разу не зашел. Если хотя бы приблизительно возможно было подсчитать их, все эти пройденные километры, и потом, превратив их в прямую линию, нарисовать ее на карте, оттолкнувшись от Львова! Добралась бы эта линия на карте до Берлина или Парижа? Наверное, да!
Алик улыбнулся, почувствовав, как близок вдруг оказался Париж.
А сверху что-то зашумело. И Алик, задрав голову, увидел на небе между собой и желтой луной стаи ворон, летевшие в сторону центра. Они летели ему навстречу, но, говоря языком пилотов, находились они — вороны и Алик — на разных эшелонах высоты.
Алик остановился, не сводя глаз с сотен черных точек, пересекавших его личное ночное небо. Вороны летели молча, не перекаркиваясь между собой, словно обо всем давным-давно договорились. Только общий шелест их крыльев опускал вниз, на землю, звуковое доказательство их движения.
Встречное пересечение неба воронами закончилось минут через пять, и снова небо замерло в своей темной одномерности, ослабленной только светом луны.
Вот уже и короткая Варшавская улица осталась позади, и шагал он теперь по своей, не самой короткой улице Львова — по Замарстиновской.
А мысли легко и непринужденно отнесли его назад, к скверику у Пороховой башни, усадили его на скамейку, на которой он уже не раз сиживал, и напомнили о скоплении нечесаных, немытых, нечистых и голодных бомжей, собиравшихся там по четвергам.