Любимая мартышка дома Тан
Шрифт:
Чийус уже был в дорожном халате, так что судье Сяо предстояла некоторая неожиданность – купец, подавший ему жалобу на колдунов, ещё до вечера растворится в небесном эфире без следа. Впрочем, с утра Чийус уже успел нанести судье визит – в основном, чтобы убедиться, что подворье суда гудит от родственников арестованных ночью людей, среди которых оказалось немало чиновников высокого класса.
Были и другие новости, обычные, многочисленные. В наших лавках поблизости от ресторана почему-то мгновенно раскупили залежавшуюся бухарскую занданиджи – потрясающий синий шёлк, украшенный золотыми медальонами с изображениями сказочных зверей. За новой партией уже послано на склад. Высокородный Чжоу-гун устроил у себя накануне пир, уходящим же с него гостям, которые по известным всей столице причинам были исключительно мужского пола, было подарено по штуке редкого тоха-ристанского шелка, светившегося золотом, как парча. Этот товар он закупил оптом у моего конкурента – торгового дома Ношфарна. Выводы были очевидны и неприятны… Ещё: возлюбленная императора Ян Гуйфэй связалась с иноземным лекарем, который обещал омолодить её на десять лет с помощью волшебных мазей, – и результат уже заметен всем, кто видел прекрасную женщину близко. Светлому императору посланцем халифа подарены отличные лошади редкой масти – чёрные от головы до хвоста… И так далее.
«Скорее бы получить новости от Юкука», – тоскливо размышлял я, оглядывая затенённое провисающими полотнами пространство.
Меванча, величайшая из танцовщиц, скромно сидела в одиночестве на коврике под стеной лучшего из ресторанов Сангака, деликатно тыкая двузубой вилкой в миску с овощной шурпой, приготовленной по личному рецепту Сангака, время от времени отпивая, впрочем, и бульона. Сангак, мучаясь выпитым под утро дрянным рисовым вином, маячил неподалёку, но ледяные синие глаза Меванчи умело избегали его. Она уже высказала ему недовольство тем, что её не взяли в нашу странную ночную поездку, где она рассчитывала позабавиться. И Сангак, который никак не мог этого сделать без моего согласия, страдал. Как этот гигант мог с таким трепетом относиться к женщине-тростинке, чья талия была не толще его мясистой руки?
Разгадка была проста: будучи начинающим воришкой на самаркандских рынках, он за недостижимое счастье полагал близость с какой-нибудь танцовщицей. А когда эта близость наконец случилась с ним наяву, Сангак смертельно испугался того дня, когда его счастье кончится так, как кончается все в этом мире.
Великая Меванча, завёрнутая в огромный кусок полупрозрачного газа поверх платья, впервые вошла в наш дворик полгода назад, уверенно покачивая бёдрами. За ней почти бегом поспевало несколько человек с тюками и свёртками.
– Она будет выступать перед моими клиентами целую неделю – и как же я бился с ней за цену! – с гордостью сообщил мне Сангак.
Мы отошли, чтобы дать этой компании расстелить на земле свой громадный ковёр и настроить инструменты. Великая танцовщица злобно шипела на свою свиту, рыночный народ собирался жадной толпой, и кухня Сангака начала постепенно раскаляться от пара, огня и беготни.
– Гунсунь Ян? – уже не шипела, а рычала звезда на моего друга, сделавшего ей неудачный комплимент. – Да что может эта старая боевая лошадь? Махать над своей мятой меховой шапкой двумя тупыми мечами? Это, по-вашему, танец? Да вы бы, сударь, видели, как она два месяца назад спотыкалась под «Следя за месяцем в стране брахманов»! Гунсунь Ян – живой труп! Она чудовище! Хотя очень неплохо зарабатывающее чудовище, надо признать!
Никто и никогда, наверное, не сможет до конца завоевать эту невероятную страну, где только в столице-до двух миллионов жителей. Но то – воины и армии, а вот лютни и литофоны из Западного Лян, флейты из Бухары, мальчики-танцоры из Чача и целые труппы актёров из моего города – все это светловолосое воинство с синими и зелёными глазами победило империю всерьёз и окончательно. В двух столичных кварталах, полностью отданных музыкальным и танцевальным училищам, педагогами служат, кажется, уже одни только согдийцы, в придачу к тюркам из Великой Степи и людям из Кашмира и Магадхи. Так что у великой Меванчи конкурентов было такое же великое множество – даже без учёта «живого трупа» Гунсунь Ян, любимицы одних лишь сановных стариков.
И всё же то её выступление на нашем рынке запомнилось мне надолго. Может быть, я слишком давно не был дома и не видел, что сталось с нашими танцами.
Для начала я широко раскрыл глаза, увидев вдобавок к лакированному барабанчику из Кучи длинный литофон, большой барабан на красной станине и ещё целую коллекцию гонгов. Три человека только для того, чтобы производить грохот? Кто услышит за ним голос флейты?
Но флейты тут не было вообще. Были рвущие, стонущие голоса скрипок из Ху, игравших с невероятной мощью. И была полураздетая Меванча, с волосами в жемчужной сетке; такая же сетка еле прикрывала её грудь – «дева с Запада, кружащаяся в вихре».
Вихрь оказался первым же танцем, с места в карьер, и ритм ревущих гонгов с барабанами был быстрее, чем грохот копыт, еле касающихся земли в галопе. Потом был танец в знаменитом малиновом костюме с парчовыми рукавами и зелёных узорчатых панталонах – помню круг потрясённых лиц вокруг, застывших вплоть до того момента, когда Меванча, уже сбросившая одежду и оставшаяся в одних, занавесями свисающих с её плеч и талии ожерельях, замерла на правой ноге, перекинув левую через её чуть согнутое колено.
Тут толпа заревела, к ногам звезды полетели уже не монеты, а целые кошельки.
Ещё Меванча танцевала на шаре под знакомые всем «Три тюркских плоскогорья», и на лице её комический испуг чередовался с чувственной улыбкой. А потом скрипки из Ху начали отбивать совсем бешеный ритм, не хуже гонгов и барабанов, и то был совершенно новый, не виданный ещё мною танец.
Для этого танца ей понадобился Сангак.
Резким движением протянула она руку моему другу, сидящему у самой кромки ковра, рука эта изогнулась, ладонь сделала всем понятное движение: это была просьба, да нет, команда – «встань».
Сангак не очень уверенно поднялся на ноги, и танцовщица, вытолкнув его на середину своего ковра, закружилась вокруг него, как вокруг каменного истукана, не касаясь его даже мизинцем. Было похоже, что вот сейчас она врежется в эту твёрдо стоявшую, чуть расставив ноги, скалу и разобьётся – но каждый раз бешеная череда поворотов обводила её вокруг него (а Сангак только моргал, глядя прямо перед собой). Она отталкивалась от него, как волна от берега, и отлетала снова. И, наконец, перекувырнулась через его плечо так, что только ноги мелькнули, приземлилась сзади и, изогнувшись до земли и держа Сангака за пояс, замерла в абсолютной тишине – потому что тут весь громогласный оркестр замолчал сразу, на рвущем уши аккорде.
Сангак стоял очень прямо, он боялся пошевелиться, и лицо его было строгим и серьёзным.
Помню, уже во время второго танца мне показалось, что в её движениях было нечто не совсем обычное для танцовщицы. Феноменальная лёгкость прыжка. Кошачьи приседания. Ноги, не знающие усталости. Ленивая грация плеч. И этот прыжок через плечо стоящего мужчины – он был так странно похож на мгновенный бой одного из «невидимок» с громилой, атаковавшим судью Сяо.
– Юкук,– сказал я шёпотом сидевшему рядом со мной ветерану.– Ты тоже видишь то, что я вижу?