Любимая мартышка дома Тан
Шрифт:
Но что дальше? Вот я сижу на поляне, как последний идиот…
А самая прекрасная женщина на земле опускает свои округлости в наполненную струящейся водой песчаную ямку, подставляя лицо ручейку, журчащему с холмика над её головой. Медленными движениями моет грудь, осторожно приподнимая её и посматривая на тебя смеющимися глазами. Остатки тряпок, кое-как выстиранные, висят на ветвях соседних кустов: ого, оказывается, можно обойтись и без служанок? Предвечерние птицы начинают перекликаться в листве, а это значит, как учил господин Ду, что никто не подкрадывается к твоей поляне.
Вот твоя награда. И ты сидишь, боясь пошевелиться. Не говоря о том, что ноги у тебя как будто налиты железом, а голова кружится и гудит.
– Когда ты тоже вымоешься, я, пожалуй, согласилась бы ещё раз ощутить твои руки… вот в этих местах, которыми я билась о седло – они начинают жутко болеть, – смиренно сказала она мне, сделав строгое лицо. – И ещё ноги… Как будто не конь, а я сама бежала всю дорогу…
Потом она с удовольствием улеглась на живот, привычно подняв одну ногу. Я нажимал пальцами на точки её розовых мягких ступнёй одну за другой – точки, которые должны были вернуть этим маленьким ногам бодрость и лёгкость. Холм нависал над нами сверху зелёным гребнем, охранявшие нас цтицы перекрикивались спокойными голосами.
– Прыгать в седле было ужасно… но ты так хорошо держал меня… а правда ли, что тюрки умеют делать в седле кое-что с женщиной, даже в галопе? – тихо прозвучал её мечтательный голос.
Я продолжал возвращать жизнь её ступням. Дальше же, помнится, была мысль: что же это такое, не может у нормального человека быть таких ног – огромных, ороговевших и растрескавшихся, с большими грязными ногтями.
И следующая мысль: а что делают эти босые ноги на траве в трёх шагах от нас и как это они подобрались сюда совершенно беззвучно?
В полном ошеломлении я поднял глаза на обладателя ног. Возраст этого странного явления был неясен. Губы, брови и щеки его были раскрашены лихо, размашистыми движениями,– он явно не пожалел румян и, кажется, простого угля. Борода клочьями вокруг красных губ и такого же красного носа придавала пришельцу на редкость колоритный – чтобы не сказать звероподобный, – вид, а какие-то древние серые с черным одежды не были похожи ни на что, особенно – доходившие до колен широкие штаны. Это был ни в коем случае не крестьянин, и не чиновник, и не горожанин… скорее картинка со странно знакомого старинного свитка.
Оказаться перед незнакомцами босым (и без головной повязки) для жителя империи было верхом позора – но стоявшую передо мной личность это никоим образом не смущало. Личность (серая головная повязка на ней всё-таки была) наблюдала за движениями моих пальцев со смесью снисходительного одобрения и удивления.
– Хэй, – гнусавым голосом сказал мне незнакомец, подняв ногу и став похожим на какого-то журавля в серых перьях, – а вот это ты знаешь?
Тут он, балансируя, показал мне заскорузлым пальцем две точки пониже колена.
– Ну, конечно, – как заворожённый отозвался я, послушно переводя пальцы к указанным точкам. – Но это потом, сначала ведь надо пройтись вот здесь и здесь…
Тут я окончательно понял, что всё это – какой-то болезненный бред. А серый человек, кивнув, поднял над головой руки и похлопал в ладоши. «Хэй», – донеслось откуда-то сверху. И я чуть не упал на траву, увидев, что с высокого гребня холма прямо над нами свешиваются ещё три головы, увенчанные серыми шапками разных конфигураций. Затем в листве зашуршало, и вниз начала спускаться странная конструкция – какое-то деревянное сиденье на верёвках.
– Вы это, поскорее, – сказал несуразный человек, тыкая пальцем в сиденье. – А лошадкой я займусь сам.
Успевшая подняться с травы розовая пухлая Ян абсолютно спокойно, снимая с куста на ходу ещё мокрое тряпье, двинулась в указанную сторону. Мне оставалось лишь пойти за ней, оставив на поляне бесполезный меч, кольчугу, гвардейский мундир, шлем, седло и сумки – а также и Варза, не проявившего к странному человеку никакого недоверия.
Нас в сиденье втащили наверх, среди бивших по лицу веток, – и, глядя сверху на бывшую «нашу» поляну, я увидел, что отсюда она видна как на ладони, а вот подняться с неё вверх без сиденья было бы нелегко.
Далее нас поволокли ещё выше, причём я почти упирался лицом в обнажённые ягодицы Ян – и никого, кроме меня, это никоим образом не волновало. На травянистой площадке Ян, наконец, завернулась в немедленно облепившие её тряпки (в том числе бывшую нижнюю юбку из тонкого, телесного цвета шелка). И мы увидели прямо перед собой деревянные ступени, ведущие ещё выше.
– Мои ноги,– вздохнула она, но три толстые серые задницы наших провожатых уже раскачивались вправо-влево где-то над нами. Ждать нас явно никто не собирался.
Наверху нам открылись довольно старые, кое-где побелённые стены дворика; заросшие мхом и усыпанные листвой и хвоей крыши. А ещё в этом странном месте был запах. Он одновременно тревожил и успокаивал. Он был очень знакомым, этот запах – ароматный дым, множество сухих трав, но ещё как будто давно высушенная рыба, и что-то сладкое и густое… Мне почему-то вспомнились одновременно рынки Чанъани, моя лекарская сумка после битв и многое, многое другое.
Десяток одинаково одетых серых людей чем-то занимались среди старых стен и крыш – они тащили какие-то вещи, навьючивали ими ослика, стоявшего у круглых ворот неподалёку. Один чистил метлой глиняную раскрашенную статую весёлого старичка, державшего в руке розовый персик. За старичком была стена под козырьком крыши, и на облупившейся фреске я угадал очертания восьми лишённых возраста человек, сидевших за вином.
Глухо ударил колокол за стеной. «Даосы, – понял я. – Это же даосы».
Дальше случилась некоторая заминка – никто из окружающих, похоже, не имел ясного понятия, зачем нас сюда притащили и кто мы такие. Нас поводили по храмовым дорожкам, дали постоять у изображения строгого старца в такой же круглой шляпе, как у многих из проходивших мимо монахов. Лицо его было знакомым и необычным, и я вспомнил, как раньше много раз пытался разгадать загадку: почему он похож на получеловека, полудуха гор, почему у него такая странная, бугристая голова и такие огромные, выпуклые глаза.