Любимый незнакомец
Шрифт:
Хорошо, что у нее был при себе запасной ключ. Она услышала, как Чарли жалобно мяукает из-за двери, и выпустила его. Осмотрела комнату, пытаясь понять, не нашалил ли в ней кот – кто знает, сколько времени он там просидел, – и заметила на столе у Мэлоуна открытые папки с бумагами, а на стене над столом большую карту Кливленда. Часть бумаг валялась на полу. Она не знала, кто их раскидал, кот или сам Мэлоун, но решила, что Чарли, потому что в комнате царил безупречный порядок. Она поспешила собрать бумаги, уложила их в папку и сунула на стол, к остальным. И замерла, заметив внутренним взором какой-то дом и знакомое лицо.
Элиот Несс.
Майкл Мэлоун был знаком с Элиотом Нессом. Несс пользовался в Кливленде большой популярностью. Газеты следили за каждым его шагом, на все лады склоняли каждое его слово. Она выпустила бумаги из рук и отошла от стола. Ничего удивительного в этом нет. Мэлоун говорил, что работает на местные власти.
Она быстро оглядела комнату, не поддаваясь соблазну внимательнее осмотреть бумаги у него на столе, подошла к шкафу, чтобы его закрыть – дверца чуть приоткрылась, – и тогда увидела великолепные шелковые костюмы, один светлый, из щегольской ткани с белым рисунком, другой темно-синий, глубокого, драгоценного оттенка. Она коснулась их, восхищаясь и тканью, и кроем. Такие костюмы стоили столько, сколько простому человеку и за год не заработать.
То был единственный раз, когда она не сдержалась.
Она старалась не вторгаться в его личное пространство, старалась изо всех сил и отдельно попросила перед уходом проверять, не прячется ли Чарли под кроватью у него в комнате.
И вот теперь Мэлоун стоял перед домом, слегка ссутулившись, и руками придерживал шляпу. На нем был все тот же костюм темной шерсти, в котором он впервые появился у них в магазине. Он стоял так, что казалось, пальто у него на спине вот-вот разойдется по швам, но Дани не понимала, из-за чего он так склонился вперед – то ли из-за холодного ветра, то ли из-за бремени, что давило ему на плечи. Казалось, он никак не может решить, стоит ли ему войти в дом или лучше отправиться на прогулку. Он очень часто гулял, уходил на долгие часы. Порой он куда-то уезжал на машине, но чаще всего шел пешком. Он утверждал, что работает с местными органами власти и консультирует по налоговым вопросам, но работал безо всякого расписания. Она понимала, что он не сказал им всю правду, когда тетушки расспрашивали его о работе, потому что шелковые костюмы Мэлоуна никак не вязались с его рассказом, но ее это не удивляло. Никто никогда не отвечал на расспросы о жизни или о прошлом правдиво и во всех подробностях. Особенно если эти вопросы задавали ему незнакомцы.
Полы его пальто разлетелись в стороны, когда он перескочил через лужу, легко, словно юноша, хотя юношей давно не был. Он был уже не тем, кого она помнила. Он так и не начал седеть или лысеть, но лицо избороздили морщинки, а под глазами пролегли темные полукружия – словно он плохо и мало спал. Или всему виной было нынешнее состояние дел. Им выпало жить в не самые счастливые времена – а может, счастливых времен вообще никогда и не было. Весь мир не мог всегда жить безмятежно и счастливо. Она знала, что в жизни бывают мгновения покоя и радости, смеха и беззаботности, но такие мгновения никогда не выпадали на долю тех, кого она знала. Прежде, когда-то давно… ей самой выпало жить в таком мгновении. Но потом Майкл Мэлоун заглянул ей прямо в глаза и сказал ей правду, и та навсегда изменила всю ее жизнь.
Она никогда ни в чем его не винила. И даже напротив – она искренне любила его, пока они не расстались. То была детская любовь, глубокая, искренняя. Но теперь она повзрослела и, глядя на него новыми глазами, не могла не признать, что Мэлоун – не самый примечательный человек и уж точно никакой не герой.
Он был поджарым, как кот, широкоплечим и узкобедрым. По сравнению с длинным телом ноги казались коротковатыми. Шагал он легко, словно всегда точно знал, куда наступать.
А еще он был безрадостным и угрюмым. По-настоящему мрачным. Дани казалось, что нет слова, которое могло бы лучше его описать. Но мрачность Мэлоуна не слишком походила на мрак, который принято связывать со смертью. Тот мрак Дани слишком хорошо знала. Нет, мрачность Мэлоуна наводила на мысли о глубоких и темных водах, о долгих ночах. Ей казалось, что эту мрачность рождает его одиночество и что это роднит его с ней.
Тогда, в детстве, он казался ей чуть не гигантом. Крепким, могучим. Теперь он был всего лишь мужчиной, слишком худым и чуточку слишком старым… по крайней мере для нее.
Он двинулся за дом, к задней двери – к этому решению его явно подтолкнули внезапные раскаты грома и первые капли дождя. В следующий миг он уже скрылся из вида. Она услышала, как несколько мгновений спустя открылась и снова закрылась – заскрипела и быстро щелкнула – выходившая во двор дверь, как тихо прошлепали по полу мокрые подошвы ботинок.
Ей нужно держаться как можно дальше от этого человека, проговорил у нее в голове голос, слишком похожий на голос Зузаны.
Но она боялась, что это ей уже не удастся.
Боялась, что уже не сможет держаться от него в стороне.
Ведь она уже слишком хорошо его знала.
6
Ужин прошел в неловком молчании – так же, как каждый вечер на протяжении последнего месяца. Мэлоун почти не поднимал глаз от тарелки. Дани подозревала, что все дело в ней, хотя, возможно, и ошибалась. Ее старые тетушки, дожив до преклонных лет, утратили способность вести застольную беседу. Они бросали на Мэлоуна полные тревоги или исполненные злобы взгляды. Она не удивилась бы, если бы он забрал поднос и отправился ужинать к себе в комнату, но он этого ни разу не сделал. Каждый вечер он поднимался в столовую и ужинал вместе с ними, вежливо демонстрируя сдержанное удовольствие от еды, и говорил лишь тогда, когда тетушки прямо обращались к нему.
Несмотря на их возражения, он всегда помогал убрать со стола. Он говорил, что привык убирать за собой и не любит, когда это делают за него.
– Ваша жена не слишком хлопотала вокруг вас, мистер Мэлоун? – спросила Ленка.
– Нет, не хлопотала.
– А ваша матушка? Наверняка она с вас пылинки сдувала.
– Моя мать умерла, когда мне было двенадцать. С тех пор ни единая женщина не сдувала с меня пылинки.
То было самое сокровенное из всего, что он им рассказывал, и Ленка грустно оглядела его и цокнула языком:
– Бедный мальчик.
– Мне сорок лет, мисс Кос. Я давно уже не мальчик.
– По вечерам мы обычно слушаем по радио «Дика Трейси». Если хотите, слушайте с нами, – предложила Дани. – Или, может, вы любите другие программы? Прошу, приходите их послушать.
Он помедлил, словно обдумывая ее предложение, но потом покачал головой. Ленка огорченно понурилась, а Зузана, напротив, словно воспряла духом.
– Мне нужно работать. Я лучше пойду к себе. Спокойной ночи, – сказал он подчеркнуто вежливо и подчеркнуто отстраненно.
Но не успел он спуститься по лестнице, как все лампы в доме вдруг замигали. Ленка что-то забормотала себе под нос и перекрестилась. Подавив желание последовать ее примеру, Дани кинулась доставать фонари – на случай, если электричество совсем пропадет. Зузана сердито крутила ручки приемника. Она собиралась послушать любимую передачу и знать не хотела ни о ненастье, ни о перебоях с электричеством, но радио лишь монотонно шипело.
– Радиомачты ветшают, прямо как мы с тобой, – объяснила Ленка, словно Зузана сама не сумела бы догадаться, почему не работает радио. Потом лампы снова моргнули и погасли совсем. Ленка снова запричитала, Зузана заворчала громче прежнего. Дани услышала, как Мэлоун поднимается обратно по лестнице.