Любитель историй
Шрифт:
навязать по обеим сторонам корабля канаты, так чтобы
те доставали до ватерлинии. Мы удивились, но не стали
уточнять, незамедлительно выполнив приказ.
Теперь тайна раскрылась сама собой. Тяжелое, почти
надрывное человеческое дыхание, заставило меня
вздрогнуть, и покрыться мурашками. Подскочив к борту, я
услышал
бочка, дрейфующая не первый год, толи оторвавшийся
после бури бот. Правда поразила меня до глубины души. К
нам на корабль, по заготовленным канатам карабкался
моряк. Ошарашено наблюдая за происходящим, я никак не
мог взять в толк, как он сумел догнать наше
быстроходное судно.
Перевалившись через борт, фыркая и отряхаясь, словно
пес, угодивший в речку, пловец поднял голову, и я обомлел.
Пирт Рибли, тот самый вахтенный, что дежурил на носу
«Бродяги», когда нас атаковали мертвецы. Именно он
пронзенный шпагой Бероуза, теперь вернулся на корабль.
На его виске все еще виднелся огромный рубец, а рубашка
была насквозь пропитана кровью.
Он поздоровался с каждым, и в конце протянул руку мне.
Я отпрянул, не решаясь поприветствовать капера. Теперь
он был по другую сторону баррикад.
Мертвецы получили пополнение в свои ряды.
Позже к нам присоединилось еще несколько моряков
потерпевших фиаско в недавнем ночном нападении. Но
капитан оставался мрачнее тучи, молча приветствуя
соратников. Его внимание сейчас занимали лишь часы, по
которым он постоянно сверял стремительно ускользающее
время. Если бы я был сторонним наблюдателем, то решил
бы, что мы участвуем в регате, и стараемся как можно
скорее уплыть от проклятого острова.
Следующая неделя не принесла на волнах ожидания
никаких новостей. Только море продолжало возвращать
умерших каперов – всех шестерых. А еще нас подгоняли
бесконечные команды Бероуза. За эти дни я практически не
видел
видимо, очень важной работой. Когда я проходил мимо
капитанской каюты, я слышал, как непрерывно скребет
перо о бумагу. Что именно он писал, уединившись в покоя
самого Бероуза, я даже не мог себе представить.
Девятнадцатый день начался для меня с борьбы с
желудком. Запасы пресной воды подходили к концу, и мы
едва держались на ногах, дожидаясь очередной порции
влаги. Еще скуднее выглядел наш пищевой рацион: вяленое
мясо вперемешку с макаронами, которые мы называли еда
с дрянью, уже не лезли в горло. Пища мучила и убивала
своим однообразием. И в то утро я не выдержал. Меня
вывернуло наизнанку, как только я закончил завтрак.
Пустой желудок незамедлительно отозвался протяжным
урчанием.
Проходящий мимо старпом злорадно хмыкнул. С того
момента как мы отплыли от острова он всячески не
замечал меня, словно расторопного юнги не было и в
помине. Я пытался оказаться в том месте, где он нес
вахту, но и тогда разговор заканчивался так и не успев
начаться. Постепенно вся команда стала обходить меня
стороной. Я сделался прокаженным, которого жалеешь
своим молчанием, и безумно боишься протянуть руку,
чтобы не дай бог не подцепить от него ужасную заразу.
Те немногие, кто еще пару дней назад пытались
подбодрить меня добрым словом, к концу третей недели
обратного пути окончательно отвернулись. Я не винил их в
этом. Уже давно привыкнув жить одиночкой, я коротал
тянувшиеся, будто смола, ночи, за размышлениями.
Рассчитывая только на себя, я понимал, что бороться с
каперами - в чьих жилах теперь, наверняка, текла кровь
дьявола, - бесполезно.
Невольники – как называл еще живых моряков Бероуз,