Любопытная
Шрифт:
– Где же сегодня границы Израиля, Мицраима191? – воскликнул Небо́. – Рубежи великих империй погребены в песках. Что осталось от великого прошлого Востока, от храмов и папирусов? Спросите у волн Красного моря, чем обернулись колесницы Фараона! Песнь же Моисея всегда будет звучать в устах людей. Подняв вихри дорожной пыли, победы римлян ушли в небытие. Останки павших в наполеоновских войнах развеял ветер. Страсти человека умирают с ним вместе. Лишь замысел писателя, лишь выдумка художника остаются свидетелями ушедших времен, для грядущих поколений. Вечны лишь идеи и формы. «Бог един», и развалины Пантеона, Иуда Маккавей192 и царь Леонид193 никогда не будут повержены. Они станут сияющим нимбом вокруг голов иудеев и греков – до тех пор, пока живо человечество.
– Вы славите иудеев. Вы ведь христианин?
– Милостью божией Иисуса Христа и как католик, я почитаю храм, который прежде был синагогой Петра. Сохраните свое презрение для протестантов, разрушивших двадцать тысяч памятников и сумевших построить лишь бараки, скроивших себе шазюбль – безобразный и устрашающий редингот Родена. Не испытывая благодарности, мы проявим немалое великодушие, простив Лютера: мы – арийцы и христиане – суть сыновья семитского слова и книги евреев. Не будь Ветхого Завета, мы не знали бы основ Евангелия. Ступившие на дорогу тайны неизбежно пришли к свету магического пламени…
– Чем же вы объясните проклятие, снятое лишь недавно и столь всеобщее?
– Волей провидения. Евреи не признали Бога – их самих не признали люди. Это всего лишь справедливость.
– Аминь, – в один голос заключили собравшиеся, не желавшие продолжения скучного разговора.
Принцесса стала свидетельницей зрелища, подобного тому, которое удивило ее на ночном ужине в «Мезон д’Ор». Праздные люди говорили об удовольствиях без радости, словно о чем-то обыденном. Поочередно каждый изложил некоторый эпизод известной скандальной истории. Далее они спорили о лошадях, обсуждали поединки на шпагах, оценивали шансы кандидатов на предстоящих выборах. Поведав друг другу тайны «черной биржи», гости стали комментировать отзывы о театральных спектаклях. Поль казалось, что ей вслух читают бульварную газету.
Когда подали десерт, захмелевшие гости
– Мне скучно! – сказала Поль Небо́.
– Вы хотели видеть оргию – она перед вами!
– Не могли бы мы уйти отсюда? – настаивал псевдо-граф Нороски.
– Проявите терпение – я пришел сюда ради эксперимента. Я хочу узнать, произведет ли действие сверхъестественных сил впечатление на разум скептиков. По-прежнему ли чудо способно повергнуть их в трепет?
Перед Роз Комб поставили чашу XIV века.
– Остерегитесь! – воскликнул Небо́. – Вам неизвестно, что средневековые монахи наливали в священные чаши яд, дабы уберечь их от осквернения во время грабежей. Позвольте мне взглянуть внутрь.
Слуга поднес Небо́ сосуд. Сделав вид, что осматривает края чаши, философ привлек всеобщее внимание:
– В книге Даниила сказано: едва Валтасар испил из священных чаш храма, сквозь стену проникли пальцы руки, начертавшие…
– Мене, текел, упарсин194, – закончил Нергал.
– Принц де Трев приказал подать чашу, – продолжал Небо́. – Стало быть, пальцы руки проникнут сквозь стену.
– Раввин с красным карандашом пьян!
– Не желаете ли узнать судьбу? – настаивал Небо́. – Потребуются всего две вещи – потушить свет и подать руку.
Женщины запротестовали.
– Что же напишет рука?
– Ответы на ваши вопросы.
– Это нечто новое, – ответил принц недоверчиво. – Вы говорите о своем намерении со столь уверенным видом, что я непременно желаю вас разоблачить. Возникшая из стены рука напишет судьбу латинского мира! Назвав же недуги, рука назовет пути исцеления.
– Рука станет писать на латыни и в сокращении. Будь по вашему, – ответил Небо́. – Прежде, чем вы задуете свечи, убедитесь: от стены, на которой станет писать рука, меня отделяет стол.
Был потушен свет и образована магнетическая цепь. Небо́ положил ладонь принцессы себе на правое плечо, ладонь Кеана – на левое. Прижав одну руку к груди, он поднял другую: из сомкнутых пальцев возник поток света. Мерцающий луч превратился в мощную струю, преодолевшую расстояние в шесть метров. Лица собравшихся посерьезнели, со всех сторон послышались возгласы. На стене появились светящиеся буквы:
SAC-PRO-REX-NVL-NOB-IMB-POP-STU-INI-FIN
– Светское духовенство, свергнутый король, глупая знать, безумный народ суть начало заката, – перевел Небо́.
Один из гостей зажег спичку: все увидели молодого художника, неподвижно стоявшего на прежнем месте.
– Какие же будут пути исцеления, госпожа рука? – спросил принц.
С места, где стоял Небо́, вновь ударила струя света. Достигнув стены, она начертала пять шестибуквенных серий:REL-ROM-VIR-GNO-NOB-SPI-POP-NEG-REM-DEI
– Католическая вера, философия магов, разумная аристократия, отстранение народа от политической жизни суть цена Божьего прощения.
– Что же, ваша шутка хороша!
– Он превзошел лучших жонглеров и фокусников!
– Я готов платить, если вы станете обучать меня своему искусству!
– Не желаете ли выступить в цирке Молье? Уверяю, что вас ждет большой успех.
– Я знаю женщин, которые встретят вас при потушенном свете, чтобы взглянуть на ваши трюки.
– Наивный Валтасар напрасно испугался.
– Если однажды вы окажетесь без гроша в кармане, я предложу вам содействие – мы откроем трактир под вывеской «У говорящей руки».
Под звук насмешливых голосов едва зажженные свечи были потушены вновь – начиналась оргия. Небо́ вывел Поль на пустынную и гулкую улицу Ларошфуко и дал волю гневу:
– Стало быть, их не изумляет чудо – во всем западном мире его творят лишь я и Меродак. Стало быть, исполняемые человеком чудеса непременно несовершенны. Или же Валтасар обладал чувствительностью и понятием о чуде, современный же человек функционирует осознанно? Когда большую часть общества составляют сильные рассудком, люди утрачивают способность видеть эстетику. Гипнотическая сила гордыни привела сегодняшних европейцев в состояние помешательства. Западный мир рассмеялся в лицо тайне; прорицателям, которых вы видели сегодня, недостает даже интуитивного отклика на свет сверхъестественного начала, по-прежнему воспринимаемого толпой. Что же станет с людьми, чья мысль не идет далее пяти тысяч лье в окружности? Бессильные распутники-эгрегоры и толпа – дикое стадо – стремятся навстречу миражу звериных удовольствий! Они преклоняются лишь пред алтарем силы и большинства. Стало быть, пришел час Дария Мидийского195!
XIV. Ночная прогулка
ВО МРАКЕ промозглой ночи раздавались непонятные шорохи, вязкое прикосновение влажной тьмы вызывало у Поль и Небо́ тревогу. Они поднялись на вымершую насыпь, огни фонарей с улицы Милитэр и далекий свет из окна казарменного поста с трудом пробивались сквозь туман. Позади них слышался гул, напоминавший волнение неподвижного моря – со стороны города не доносилось более ни звука. Лежавший перед ними ров темнота превращала в пропасть, и окутанный плотной дымкой пустырь казался мрачным и зловещим.
Они стояли неподвижно, вглядываясь в темноту; принцесса прижалась телом к плечу философа. Их рассудок боролся с естественным, инстинктивным страхом перед неизвестностью, ожидавшей во мраке. Вдруг прямо перед ними, на обочине куртины, возник мужчина – в его руке сверкал нож. Его появление было столь внезапным, что крик принцессы замер в горле; она сильнее сжала руку своего спутника. Небо́ не шелохнулся, и бандит, ожидавший, что необычная жертва бросится бежать, остановился в нерешительности и тревоге. Он не заметил движения девушки и пришел в замешательство, увидев, с каким безразличием было встречено его нападение. Уверенность прохожих в своей безопасности на тихой и безлюдной улице заставила злодея растеряться. Были ли это вооруженные жандармы? Или люди, ожидавшие развязки предательского удара? Злодей с осторожностью шагнул вперед – между ними оставалось не более трех метров.
Его сиплый голос выдавал годы ночного бродяжничества и каждодневного пьянства:
– Не медлите и вынимайте кошелек – иначе прольется кровь!
Вновь наступила тишина. Небо́ не предпринял ни одной попытки защитить себя. Бандит выругался, чтобы набраться смелости, и сделал шаг вперед. Его глаза встретили прямой и уверенный взгляд философа – спокойствие в глазах Небо́ побудило бродягу спросить:
– Вы что же, думаете, я боюсь?
Преступник в самом деле был напуган поведением своей жертвы. Внезапным движением Небо́ расстегнул пальто, вытянул вперед руку и разомкнул ладонь. Поль увидела, как нечто сверкнуло в руке ее спутника – бандит в ужасе бросился бежать в сторону рва.
Когда они спустились на улицу Милитэр, принцесса спросила:
– Где ваше оружие?
– При мне нет оружия.
– Разве не рукоять револьвера сверкнула у вас в руке?
– Нет, – ответил Небо́. – Это был магнетический разряд. Позвольте мне отдохнуть минуту, нервное напряжение измучило меня.
Направляясь в сторону насыпи, он наткнулся на мертвое тело.
– Это настоящее злодеяние, Поль, – сказал Небо́.
Он зажег магниевый свет, озаривший тело сорокалетней женщины. Ее босые ноги были выпачканы в пыли и грязи, лицо исказило истощение. Ощупав неподвижную грудь и убедившись в том, что женщина была мертва, Небо́ не обнаружил следов насилия.
– Она умерла от голода, – сказал он, потушив магниевый свет.
Принцесса опустилась на колени и прочитала короткую молитву.
– Стало быть, люди по-прежнему умирают от голода?
– Льстец из клуба назвал бы ваши слова словами настоящей принцессы. Вы спрашиваете, умирают ли люди от голода. Но чем иным можно искупить пиры принца де Трев, изощренные поздние ужины и поклонение чреву, составляющее страсть провинциалов? Стало быть, вы полагаете, что Бог позволил бы богачам есть досыта, если бы беднота не расплачивалась за их чревоугодие. Рыдания и стоны должны потрясать землю, иначе она окажется испорчена. Спаситель сказал: «Среди вас всегда будут обездоленные». Обещая хлеб каждому, благодетели толпы лгут. Оправдание земной жизни – на небесах, смысл существования надлежит искать в загробном мире. Если чудовищная несправедливость этого мира не находит исправления в мире ином, то поразительна глупость простого человека, принимающего свой удел. Если могила – на самом деле небытие, потусторонний мир, если умереть не есть возродиться под солнцем справедливости, если человек не имеет ни прошлого, ни будущего, его смирение перед настоящим нелепо. Вместе с тем, неосознанное смирение есть интуитивное подчинение правилу. Тот, кто лишит обездоленного надежды оказаться в раю, ранит простого человека и надругается на умирающим…
Шум шагов бегущего человека заставил их остановиться.
– Куда ты направляешься, солдат? – воскликнул Небо́, увидев молодого солдата.
– Для чего вам об этом знать? – ответил солдат прерывающимся от нервного напряжения голосом.
– Остерегись, солдат, – сказал Небо́ с теплотой в голосе. – Ты одет в форму – одежду не свободного человека, но раба. Если ты бежишь ради любви, разреши напомнить тебе: ты – раб, тебе не положено ни чувствовать, ни мыслить. Государство не позволит тебе жениться, но предложит, взамен любви, проститутку.
– Стало быть, вы – образованный человек. Вы не выдадите меня.
– Ты дезертировал? – догадался Небо́.
– Разве лучше наложить на себя руки?
– Разумеется, нет! – воскликнул Небо́. – Самоубийца идет против Бога, закон же – условность, установленная властью ружей. Пойдем с нами, друг мой, так будет для тебя лучше.
– Я изумлен встрече с образованным человеком и его одобрению. В подобное время и в подобном месте…
– Исключительная встреча, не правда ли? – Небо́ улыбался в ответ. – Ты знаешь, что тебе грозит: отчего же ты подвергаешь себя опасности? Ты умен, стало быть, благороден – истинный аристократизм не есть непременно голубая кровь в жилах. Безропотное повиновение невыносимо тебе, и я готов оправдать тебя. Но если ты не стремишься к объединению людских усилий на уровне более высоком, чем тот, от которого ты бежишь, спасаясь из казармы, если ты не призван выполнить свой долг, я не стану интересоваться твоей дальнейшей судьбой.
Солдат отер со лба пот.
– Я не знаю, ценна ли моя жизнь, но предпочитаю рабству смерть. Я был сиротой, воспитывался в монастыре и до призыва жил в Нанте. Я служил третьим клерком за жалование в сто франков. По ночам я читал: самостоятельно изучив латынь и отчасти греческий, прочитав все недорогие книги, шедевры литературы, я гордился полученными
– Друг мой, в «Сумме теологии» Фомы Аквинского говорится: «Это справедливо не оттого, что этого желает Бог, но Бог желает этого оттого, что это справедливо». Стало быть, сама теология признает право рассуждать о божественном. В отношении же места, времени и варваров, издавших военный закон 1872 года196, сомнения уместны тем более.
У ворот де Ла Мюэт Небо́ достал из бумажника несколько купюр.
– Возьми эти деньги – более у нас нет при себе – и уходи. Но помни: что человечеству обязан каждый. Ученый – мыслью, богатый – помощью, простой человек – трудом. Я признаю твое право выбирать свой долг, но стану презирать тебя, если ты не найдешь его или, найдя, не исполнишь. Не благодари меня и прощай.
Когда солдат был далеко от них, Поль спросила:
– Отчего этот несчастный взволновал вас столь сильно, Небо́?
– Оттого, что я увидел в нем Небо́, который незнаком вам.
– Что вы пытаетесь мне сказать?
– Не будем говорить об этом, принцесса – это разрушит во мне доброту. Я не хочу, чтобы вы слышали слова горечи, сдавливающей мне горло, едва напомнив о себе.
Они поднялись на второй этаж трамвая и вышли у моста Сольферино.
– Куда вы ведете меня?
– В школу преступлений в законе – пещеру четырех сотен злодеев, палату публичного осмеяния, музей демагогии, трамплин любимцев толпы, зал ружей и пустой болтовни. Мы идем слушать лекцию Агессо.
– На берег, у которого обитают будущие члены правительства? Подобный «Обозрению двух миров»197 – роднику, в котором плещутся эрудиты? – спросила Поль.
– «Обозрение двух миров» едва ли влияет на развитие литературы. Его авторы – эрудиты, дипломаты и безнадежные педанты, пишущие на самом скверном французском во Франции и Бельгии: сотрудники господина Бюлоза изъясняются по-швейцарски. Лекция же Агессо является точным воплощением политического бандитизма: сыновья Прюдома готовятся к будущей работе в правительстве, шаг за шагом пристращаясь к докладам, поправкам и прочим ингредиентам политической комедии.
В передней небольшого особняка привратник с цепью на шее принял у Небо́ входные карточки и открыл дверь лестницы, которая вела к трибунам.
Перед ними оказалась уменьшенная копия собрания пустословов – Национального Собрания, представшего сквозь перевернутый лорнет. Отличие заключалось не только в отсутствии лысых голов – хорошие манеры сочетались с теплотой. В жилах молодых скептиков и болтунов бурлил жар молодости и горел огонь чувств.
Поль потешалась над серьезностью и убежденностью карьеристов, осыпавших друг друга нападками, но не сознававших собственной смехотворности.
– В происходящем мало смешного, Поль. Это поколение готовится к делу, шутя, и занимается политикой coram populo [37] – подобно шарлатану, смешивающему лекарства в общественном месте. Поколение, предводителем которого был несравненный актер Гамбетта198, не может быть поводом для смеха. Власть должна говорить единожды – в минуту, когда клянется выполнить обязательства, налагаемые принятыми полномочиями. После должно наступить молчание, красноречивое своими результатами.
Молодой буржуа, представлявший левые силы, призывал с трибуны:
– Равенство, господа, есть спасение и прогресс. Спасение оттого, что, оказавшись в одинаковых условиях, граждане не станут более завидовать друг другу. Прогресс оттого, что единый порог положит конец соперничеству и недовольству. Французы обретут счастье – перед их глазами не будет более исключений из правила всеобщего равенства. Кто осмелиться оспаривать законы Вселенной? С состраданием к древним обществам я вижу, как на горизонте родной земли поднимается заря цивилизации – все будут одинаково просвещены, одинаково свободны. Не будет ни Бога, ни монаршей угрозы. Я приветствую звезду будущего, звезду Робеспьера…
– Отцы этих злодеев приняли военный закон 1872 года. Сами же они через несколько лет будут управлять страной подобно крокодилу – богу египтян, упомянутому вослед Клименту Александрийскому199 отважным историком Тэном200, подобно «гербу Революции».
Слово взял следующий молодой политик:
– Истинным оружием, господа, является порядок. В государстве необходимо искоренить индивидуальность – развитие индивида происходит не иначе, как в ущерб обществу. Взгляните на художников. Я упоминаю о людях, составляющих незначительное меньшинство, для того, чтобы предупредить об опасности, которую они представляют. Искусство становится для художника родиной, писатель же (но не журналист – как и мы, он говорит от имени народа) полагает, что заслуживает признания за страницу, исписанную сотней непохожих слов. Народ желает счастья, но не рассуждений: получив рождение и развитие в обществе, основанном на индивидуализме, рассуждения препятствуют подчинению. Заветный ковчег общества – казарма: в ней место каждому. Приученные к военной дисциплине, граждане откажутся от рассуждений. Человечеству известны блага, предложенные художниками – пришло время для нового опыта. Мы должны отказаться от идеала и обратиться к реальности. Реальностью же для огромной страны становится сегодня путь от индивидуального к массовому, от духовного – к материальному.
Наступило время традиционного обсуждения закона, подготавливаемого в Бурбонском дворце. На трибуну вышел высокий молодой мужчина – в его манерах сквозила гордость.
– Господа, я отслужил воинскую повинность – иными словами, отбыл срок принудительных работ. В обществе не знают ничего об ужасающе бедственном положении солдата – я расскажу вам о нем. Из положенных ему пяти су каждые пять дней три су он тратит на оплату талона на табак. На оставшиеся два су он должен купить воску для натирания ружья, трепелу для полировки пуговиц, краски для сапог и ниток с иглами для починки мундира. Лишь накануне большого смотра солдату полагается обмылок. Чтобы исполнять воинскую обязанность, солдат вынужден платить из своего кармана! Таково жалование защитника отечества – цена отваги. Стало быть, командир принужден добиваться подчинения пытками и угрозами. Солдату хорошо известно: пожаловавшись полковнику на назначенное унтер-офицером наказание, он отбудет его вдвойне. Устав всегда соблюдается в точности так, как если бы был написан Торквемадой – военный совет никогда не принимает во внимание смягчающих обстоятельств. Более того, строгость наказания для солдата – день или месяц тюрьмы – зависит от прихоти командира. Пятнадцать суток достанутся солдату, не застегнувшему одной пуговицы или спрятавшему в карман замерзшую руку. Пятнадцать суток получит капрал, который, сжалившись над пленным, даст ему зимой одеяло. Наконец, господа, в начале войны командовать полком всякий раз будет назначен молодой офицер, чтобы первые пули не…
– Вы раскрыли секрет Полишинеля! – закричали собравшиеся.
Вокруг поднялся шум. Поль и Небо́ покинули зал.
– Вы побывали в музее политического шутовства, который приведет страну к краху. Далее я покажу вам место, которое разоряет отдельных граждан. Вы наверняка слышали лишь о Монако – прецеденте на карте Европы. В Монако последние феодалы живут за счет средств семейства Блан201, покупающего для своих дочерей принцев! Вы видите мавританские залы, похожие на зал Опера Гарнье202, слышите звон золотых монет под лопатами крупье! Париж – не Гомбург203, но и в столице есть игорные дома.
– Эта страсть понятна мне менее других, – сказала принцесса.
– Гунны, тем не менее, играли на жизнь – проиграв, они убивали друг друга. При дворе Людовика XIV герцогини играли против куртизанок. Одним игра обещает богатство без необходимости работать либо совершать злодеяния. Иным – острые ощущения, называемые предвкушениями. Чувства и тех, и других оправданы. Игру позорит слово «азарт», которое произносят злодеи. Стол зеленого сукна подчинен законам, которые управляют подхваченным ветром листком бумаги. Я мог бы с легкостью сорвать банк в Монако – мне понадобятся двое сильных, волевых мужчин и несколько капель простой в изготовлении сомнамбулической проницательности. Сложное, но необходимое условие – сохранять полнейшее спокойствие… Едва ли вам пригодятся эти умения.
Он остановился у входа в «Серкль Этранже» и спросил Плелана. Последний не мог скрыть удивления при виде псевдо-графа Нороски, но дуэль оставила в памяти виконта столь сильное впечатление, что он не осмелился проявить любопытства.
– Мы пришли взглянуть на игру, – сказал Небо́.
Суеверный как всякий игрок виконт выразил свое согласие жестом и молча провел их внутрь. Первый зал походил на главный зал большого кафе, второй – удивлял притворным радушием многочисленных столов для баккара, за которыми машинальными движениями тасовали, раздавали и разыгрывали карты. Крайнее нетерпение, сгустившись, вызывало судорожное напряжение, единственными внешними проявлениями которого были следившие за картами тревожные взгляды, гримасы на лицах, дрожащие или медлящие фаланги пальцев. Принцесса примкнула на мгновение к группе соглядатаев – если верить пословице, каждый второй из них становится игроком. Оставшись безучастной, принцесса увлекла Небо́ к выходу. Плелан вернулся к одному из игорных столов.
– Существуют не игральные, но гадальные карты, – сказал Небо́. – В Париже карты не решают судьбу, но предсказывают ее – счастливую и несчастливую. Я отведу вас к колдунье.
– Вы верите тому, что говорят карты?
– Я верю, что три равняются одному, что в неопределенные времена символы книги Тота существовали одновременно в Египте и Китае. Возможно, это были терафимы204. Я верю, что Эттейлла – или Альетт205 – когда-то был неграмотным брадобреем, что карты из Безансона походят на египетские и, для посвященных, обобщают тайну. Предсказание людских судеб с помощью этих путеводных звезд знания, несомненно, требует силы ума – ею обладали в последнем столетии лишь четверо, и среди них был Элифас Леви. Образы, тем не менее, приводят в действие воображение. Астральную проницательность принято называть ясновидением – наделенная этим талантом гадалка удивит вас точным предсказанием. Вы увидите, что предсказательница сочетает в себе черты акушерки и отравительницы Бренвилье206. Вы увидите также, сколь быстротечны формы: вспомните мадам Фонтен – в ее дом Биксиу и Леон де Лора приводят кузена Газоналя207 – и сравните гадалку середины столетия с колдуньей конца века.Они поднялись на третий этаж по лестнице, кричавшей буржуазной роскошью. Небо́ нажал на кнопку звонка. Неприметная женщина, походившая на прислужницу священника, провела их в гостиную без мебели. Строгая черная ткань крепилась к стене серебряными гвоздями. Поль тщетно искала глазами малейший признак колдовства. Внезапно одна из портьер раздвинулась, вспыхнул яркий свет, и они увидели гадалку – она сидела в некоем подобии переоборудованного в нишу алькова. Перед ней стоял обтянутый черным сукном стол. Мадам Фар была чрезвычайно худощава, имела правильные черты лица, тонкий и впалый рот. Красноватый отсвет в ее глазах напоминал блеск зрачков лягушки. Одетая в платье шуршащего шелка и с непокрытой головой седых волос, гадалка держала костлявую руку на колоде запачканных карт – темная грязь на них контрастировала с безупречной обстановкой.