Любовь больше, чем правда
Шрифт:
— Завтра на экзамены поедем в управление, досрочно. Я сам тебе билет с вопросами вытяну. Не опозорь уж там мои ветхие седины, не посрами…
И Костас не опозорил и не посрамил. Как мог, ответил поочередно на всех четырех языках с ненормативными вкраплениями. И таким образом всего через полтора месяца ударной подсобной работы, а также и параллельной учебы, стал квалифицированным специалистом — крановщиком-высотником.
Дедок в нем просто души не чаял:
— Молодец, лапотник. Будет мне подходящая замена. Когда сойду в долину Стикса, можешь унаследовать мои
— Я признателен вам, мастер…, — расчувствовался ученик.
Да, Костас стал настоящим крановщиком. Теперь уже всего за две минуты взбегал на пятьсот семьдесят три ступеньки. Уверенно двигал свою хоботовую махину по рельсам. Сурово кричал ротозеям:
— Поберегись…
После смены Костас обычно брел на поиски Кати. Как мог он искал хотя бы ее следы. Но это было не просто — одновременно Пиль боялся попасть на глаза знакомым, которые бы за не понюшку выдали его отцу. Юный крановщик был уверен, что старик ищет его — как владельцу месторождений, танкеров и нефтепроводов без наследника-то…
Тихонько подкрадывался Костас к прохожим, тыкал им в нос вырезанную из старой «Светской хроники» фотографию любимой:
— Не встречали ли где-нибудь мою невесту?
Прохожие оглядывали крановщика и огорченно кивали головой:
— Только на экране телевизора.
И еще обещали:
— Если увидим еще где, то сообщим вскорости и непременно. Вам по адресу какой больницы сообщить?…
Не улавливая юмора, Костас оставлял адрес строительной бытовки. Другого у него не было.
Вдохновленный такой высокоморальной поддержкой прохожих, он продолжал поиски, также как и свою профессиональную учебу.
Каждый день Пиль дополнительно тренировался на кране, отрабатывая переброску крупногабаритных контейнеров и панелей. Он мечтал так же экстерном сдать и на следующий квалификационный разряд. И в таком случае Костас уже в самом ближайшем будущем мог рассчитывать на приличную зарплату, которая позволила бы ему снять приличную квартиру с приличным трехразовым питанием для своей приличной жены и их троих приличных детей.
— Их обязательно должно быть трое, я постараюсь, — говорил он себе каждый день, протирая штаны и сиденье на своем рабочем месте.
Пиль с удовольствием встречал каждое новое солнце на так полюбившейся ему верхотуре. Он любил вспоминать на рассвете ту самую совместную с Катей вылазку к «Озеру сладких слез».
Костас смотрел вдаль, за светлеющий на глазах горизонт, и урывками смахивал с ресницы слезу соленую, скупую, мужественную. Как хотелось ему вернуться в те дни. В ту сладкую воду. Сладко прижимать к своему телу Катино. Шептать ей в ухо «любимая ты моя» и слышать в свое ухо ответный шепот «любимый, я твоя»…
Чтобы не залазить на кран в травмоопасных предрассветных сумерках, Пиль все чаще оставался на рабочем месте ночевать. В кабине ему было уютно. От кресла исходило такое приятное и как бы родное тепло. К тому же на рабочем месте ему снились такие странные сны, что он легко экономил на кино. То виделась ему мелодрама, то комедия. Снились и боевики. А раз даже приснилась охота. Почему-то на Большого оленя, которому Пиль всегда симпатизировал.
Костас как наяву видел Зураба, сбежавшего из мест лишения свободы. В спортивном костюме с кривым палашом на перевес гнал он по насту Большого оленя.
Большой олень заполошно и литературно матерился, проваливался, и резал в кровь свои мохнатые ноги. Испуганно озирался на крики, доносящиеся с холма.
То вопила богиня охоты — Чикита:
— Ату, ату его… Принесите мне его сердце…
Большой олень из последних сил прорывался к пограничным столбикам. И не плохо прорывался, так как на рогах его болталось уже несколько загонщиков, переоценивших свои охотничьи задатки.
— Ты упустишь его, придурок невостребованный, — кричала Зурабу распаленная охотничьей страстью Чикита.
— Врешь, не уйдешь, — в очередной раз заносил Зураб свой палаш над полусонной артерией Большого оленя. И в очередной раз промахивался. Со свистом.
— Ставлю десять миллионов против твоих пяти, что не упустит, — нашептывал Мойше отец.
— Идет, — сверкал своим бриллиантовым пенсне Мойша в такт скрипке Долорес.
Сквозь крики и визги над снежной равниной лились нежные звуки «Полонеза». Под них с небес кропил всех с парашюта и без разбора Отец Святобартерный.
— Какого рыжего? Именем закона вы арестованы, — заорал в миг отсыревший Гнудсон и прицелился в основание струи Святого Отца.
Но Большой олень, из последних сил совершив гигантский прыжок, ударом левого копыта выбил из рук полицейского его заштатный револьвер.
Раздался подлинный выстрел. Запахло порохом. Земля разверзлась и оттуда, как из бремени, выплыла вверх животом Катя. На белом и легчайшем облаке. В розовом как мечта пеньюаре…
21. «Первая находка»
Неожиданно для самого себя к поисковой группе «Пилеменос-Каплан» на некоторое время примкнул и Отец Прокопий. Переодевшись в мирское платье, заехал он на день в большой город. Святой Отец посчитал необходимым официально оформить свое окончательное сложение столичных служебных обязанностей на неопределенный срок. Непорядок, чтоб такая вакансия в бизнес-церкви не заполнялась: и деловые люди без отпущения грехов нервничают, и подрастающее поколение святых отцов простаивает.
В одном из переулков на теперь уже гостя столицы налетела четверка юрких негритят. Они сунули Отцу Святобартерному в физиономию фотографии Кати, Костаса и его собственную:
— Придурок в шортах, ты не видал такого пацана? Или, может быть, эту деваху?… А этого юродивого?…
Отец Прокопий с отрицательным мычанием шарахнулся от зачатых в явном грехе недорослей. Он благодарил бога, что догадался облачиться в мирское платье. В нем его не опознал бы и кровный дед.
А детишки кричали вслед Отцу Святобартерному:
— За этого парня можешь и премию схлопотать. Учти, старик Пилеменос простил своего сынка и ждет его вместе с любой избранницей в распростертые объятия. Так и передай, эксгибиционист патлатый…