Любовь на острове чертей

Шехтер Яков

У Фимы дверь, конечно же, не открылась. Он дергал ее на всякие лады, бил ногами, кричал, наваливался с разбегу — но бесполезно.

Автоматически взглянув на часы, Фима заметил, что часовая стрелка сдвинулась со своего места — часы пошли.

— Неужели кончилось? — мелькнула шальная мысль. — Нет, скорее всего, просто тайм-аут. Но как было бы хорошо, ах, как это было бы хорошо!!

Слегка размявшись, он начал исследовать синагогу. К большому залу, уставленному огромными стеллажами с книгами, примыкала маленькая комнатка, и в ней Фима обнаружил покрытый скатертью стол, а на нем несколько плетеных булок из белой муки,

бокал и бутылку вина. Булки Фима умял, не сходя с места, запивая хлеб жадными глотками прямо из бутылки. Осоловев, он свалился на узкую койку, стоявшую в углу комнатки, повернулся лицом к стене и отрубился.

Разбудило его хрипение, несшееся откуда-то сверху. Уже знакомый механический голос произнес:

— Возвращайтесь на свои места, ибо завершил Израиль свой праздник.

Фима поглядел на часы. Ого, если они не врут, он проспал целые сутки. Выйдя из комнатки, Фима ополоснул лицо и руки под умывальником и вернулся в большой зал. Там было пусто, тихонько жужжали электрические лампочки, обложки бесчисленных книг сияли, словно покрытые настоящим золотом. Фима вытащил одну из них, посмотреть. Страницы огромного тома густо покрывали буквы, будто муравьи пролитый сироп. Фима вздохнул и сунул книгу обратно на место.

— Отдохнул? — «дос» сидел на прежнем месте, словно никуда не уходил. Наверное, он вошел в синагогу, пока Фима спал.

— Книжками интересуешься?

— Интересуюсь, — согласился Фима, усаживаясь на свое место. Надо было что-то менять в их отношениях, выходить на неформальный контакт.

— Давай уже познакомимся, — сказал он, протягивая «досу» руку. — Меня зовут Фима. А тебя?

— Кошиэль, — ответил «дос», не обращая внимания на протянутую руку.

— По кошачьей, значит, линии? — попытался пошутить Фима. «Дос» не ответил.

— А как называется это место? — продолжал завязывать контакт Фима.

— Динур.

— А где оно находится?

— Будешь учиться, мальчик, — усмехнулся «дос», — узнаешь.

Нехорошо усмехнулся, стремно, и впервые за все время у Фимы захолодило сердце.

— Чему учиться?

— Да вот этому, — «дос» широким жестом обвел забитые книгами стеллажи. — Все это будешь учить наизусть.

— Как, — ахнул Фима, теперь уже точно понимая, куда он попал. — Все эти тома наизусть?!

— Все, — подтвердил «дос», — до последней буковки.

— Да разве такое возможно, им же конца нет!? — Фима с ужасом посмотрел на теряющиеся в полумраке стеллажи. — На это никакого времени не хватит!

— А куда тебе торопиться? — ласково спросил «дос», поглаживая рукоятку бича. — Перед тобой — вечность.

Кресло пророка

Илья всегда опаздывал. Автобусы, начала занятий, свидания с девушками, а затем поезда, самолеты и даже корабли жили отдельной жизнью, ритм которой не совпадал с ритмом Ильи. Сколько огорчений, испорченных вечеров, и просто вычеркнутых дней принесла Илье эта злосчастная особенность — словом не передать. Возможно, именно поэтому он смог стать только парикмахером.

Только парикмахером? Ничего себе только. Попробуйте постричься у неумехи или растяпы с двумя левыми руками, чтобы потом неделю-полторы, пока не отрастут волосы, ловить косые взгляды окружающих и сочувственные улыбки девушек в автобусе. Пожимать плечами на вопросы знакомых: — и где тебя так обкорнали? Недоумевающе рассматривать странную

физиономию в зеркале, спрашивая: неужели это я?

Илья не был плохим парикмахером. Но и хорошим тоже. Хозяин салона, где он проработал больше десяти лет, отправлял к нему только солдат, которых Илья зачищал под нулевку или стариков, десять волосков которых нуждались в чисто символической стрижке. Даже не стрижке, а дани ностальгическим воспоминаниям о пышной шевелюре давно прошедшей юности, выражающейся в осторожных прикосновениях расчески и ножниц.

Прямо в салоне Илья познакомился с педикюршей Тамарой, сначала согласившейся лечь с ним в постель, а затем увлекшей его под хупу. Соединившее их чувство не относилось ни к большой, ни к маленькой любви. Так, взаимная приязнь, подогреваемая сексуальным интересом. Но если окинуть мысленным взором окружающее нас человечество, выяснится, что большую часть семейных пар соединили те же самые причины.

Родился мальчик, за ним девочка. Огромное счастье. Нет честно, без насмешек. Дети приносили Илье самую большую радость в жизни. Особенно девочка. Когда он открывал дверь, возвращаясь с работы, она бежала изо всех ног с другого конца их маленькой квартирки, прыгала с размаха ему на шею и шептала, сладко обхватив ручонками: папа, папочка, папулечка.

От этого шепота у Ильи обрывалось сердце, в носу начинало остро пощипывать, а глаза наполняли горячие слезы умиления. И все забывалось: размолвки с Тамарой, маленькая зарплата, нищенское существование. Действительность уплывала назад и вбок: он был самым главным на свете человеком, на которого смотрели снизу вверх, искали приязни, боялись и уважали, но главное — любили. Любили так безоглядно и бескорыстно, как могут любить только маленькие дети.

Его брак с Тамарой, в общем, получился удачным. Жили спокойно, что называется — по средствам — и достаточно дружно, если не считать неизбежных споров, диктуемых бедностью. На сторону не бегали, ни он, ни она. Да и как тут побежишь, когда постоянно под присмотром: на работе вместе, после работы вместе, во время отдыха тоже вместе. Со стороны — идиллия, а изнутри — рабство по договоренности. Он ей должен, а она ему. Раздельно, конечно, проще было бы жить, но раз уж так сложилось, пусть остается. Как у всех, значит — правильно.

В один из дней Илью пробрал зуд другой жизни. Достал человека штиль размеренного существования, захотелось выйти в бурное море. Вдохнуть полной грудью ветер, облизать соленые от брызг губы. А началось все с самой безобидной экскурсии.

Хозяин салона решил устроить работникам коллективный отдых. В одно прекрасное летнее утро три парикмахера с женами плюс две педикюрши и одна уборщица уселись вместе с хозяином и его супругой в микроавтобус и покатили на север. За десять лет — в первый раз.

Завтракали в сельском ресторанчике посреди полей. Почти пасторальная простота — грубые скатерти на деревянных столах, жужжание пчел, вьющихся вокруг цветов за окнами, пышные букеты в керамических вазах у стен. Незамысловатое, но обильное меню: творог в деревянных мисках, маслины, обильно политые маслом, салат из свежих помидор, огурцов, сладких перцев и базилика, коричневые булочки с хрустящей корочкой. Все свежее, только что приготовленное и потому имеющее неповторимый вкус натуральности, напрочь убиваемый автоматическими линиями молочных комбинатов и холодильниками супермаркетов.