Любовь незнакомца
Шрифт:
Он рассмеялся.
— А ты думаешь, что капитан Скарлет всю свою жизнь только и делал, что вместе с Монти грабил кареты и отнимал у богачей деньги и драгоценности?
— А разве нет? — Мэг дотронулась пальцами до его подбородка.
— Нет, конечно. До возвращения нашего короля я служил солдатом. Где? Во Франции, Испании, везде, где был нужен. Я был неприхотливым: хороший мушкет и кружка доброго эля — вот и все, что мне требовалось. Таких, как я, были тысячи, лишившихся родины вместе со своим королем.
— Так ты роялист? А твой отец кого поддерживал? Стюартов?
Кинкейд
— Мой отец? — протянул он. — У моего отца одна привязанность — деньги! Неважно, каким путем и кем заработанные!
Кинкейд легонько отстранил Мэг, она встала с его колен, затем он поднялся и стал нервно расхаживать по камере.
Ее вопросы вызвали в нем тяжелые воспоминания.
— В то время как Кромвель обирал до нитки наших соотечественников, моя семья — отец и его брат — процветала. Они скупали за четверть цены земли, грабили королевскую казну, давали и брали взятки. — Кинкейд яростно сжал кулаки. — Мне ненавистно даже воспоминание об этом! Много лет назад я убежал из отцовского дома, стал вором и грабителем… Но мы оба с отцом воры, только каждый по-своему!
Кинкейд порывисто подошел к зарешеченному окну и устремил взгляд вдаль.
Мэг терпеливо ждала, когда он продолжит свой невеселый рассказ, и ощущала острую жалость к этому мужественному, сильному человеку. Она понимала, что о многом он умалчивает, но новые вопросы могли бы еще больше ранить его душу.
Она тоже подошла к окну и дотронулась до его плеча.
— Кинкейд! — тихо позвала она, но он не ответил.
В камере повисла напряженная долгая тишина. Наконец Кинкейд обернулся и пристально посмотрел на Мэг.
— Знаешь, если мы решились бежать, то тебе следует заранее хорошо ознакомиться с расположением коридоров и проходов тюрьмы. От этого во многом зависит благополучный исход нашего опасного побега.
Он отошел от окна и подсел к столу, на котором лежали гусиное перо, бутылочка чернил и лист бумаги.
— Я начерчу тебе общий план, расскажу о наших действиях, а завтра, когда придет Монти, мы уточним остальные детали.
Кинкейд чертил гусиным пером по бумаге, разрабатывая план побега, а Мэг вспоминала его слова об отце, воровстве и предательстве. Человек, с которым она вот уже месяц делит тюремную камеру, совершено не похож на обычного грабителя. Весь его облик свидетельствовал о благородстве души, хорошем воспитании и добром сердце.
Мэг на секунду зажмурилась. «А если я ошибаюсь, выдавая желаемое за действительное? Может быть, он просто разбойник, притворившийся благородным джентльменом?» Но она настолько привязалась к нему, что его темное прошлое и сомнительное настоящее ни в коей мере не волновали ее.
Мэг понимала, что после побега из Ньюгейта ей следует расстаться с Кинкейдом навсегда. Иначе она влюбится в него без памяти, и тогда ее надеждам на спокойную, безмятежную жизнь подальше от чужих глаз не суждено сбыться.
Граф Ратледж крепко держался рукой за кожаный ремень, прикрепленный к боковой стенке кареты, но, когда колеса попадали в выбоины старой щербатой мостовой, его крепко потряхивало.
Сегодняшний вечер в Лондоне выдался промозглым и туманным.
Граф поплотнее запахнул полы длинного плаща и, повернувшись к своему секретарю, нетерпеливо спросил:
— Ну что там? Долго еще ехать?
Его личный секретарь Хиггинс, зажатый между стенкой кареты и дорожными сумками хозяина, услужливо закивал.
— Нет, милорд, мы уже почти приехали.
Граф Ратледж отвернулся. Его личный секретарь — коротышка, почти карлик, с крючковатым носом и безжизненными светло-серыми глазами, порочный и жестокий. Но этот карлик Хиггинс был беззаветно предан своему грозному хозяину и ради него совершал любые изощренные подлости и гнусные поступки. Он лгал, плел всевозможные интриги, подслушивал и доносил. Ради хозяина Хиггинс убил бы любого, не моргнув глазом. В общем, граф высоко ценил своего личного секретаря, хорошо платил ему и не обращал внимания ни на его отталкивающую внешность, ни на моральное уродство.
Граф Ратледж раздвинул парчовые занавески и вгляделся в темную улицу, по которой, скрипя колесами, катилась карета. Он едва различал силуэты домов, редких прохожих, грязные скользкие булыжники мостовой.
Наступила полночь, и граф подумал, что в столь поздний час главный надзиратель Ньюгейта, конечно, не ожидает посетителей, но как только личный секретарь Хиггинс доложит о визите столь высокого гостя, тюремщик услужливо поспешит ему навстречу.
Граф являлся важной персоной, и не было в Лондоне человека, который бы не оказывал ему уважения и почтения. Многие боялись его, презирали и ненавидели, но он располагал влиятельными связями, был в почете у самого короля, как несколько лет назад и у Кромвеля, и эти обстоятельства вынуждали людей относиться к нему с подобострастием.
Граф поежился. В карете было холодно, сыро и стоял сильный чесночный запах. Его личный секретарь Хиггинс постоянно носил на шее ленточку с зубчиками чеснока, считая, что тот прекрасно предохраняет от всяческих болезней и ударов судьбы.
Внезапно карета сильно накренилась, лампа, замигав, погасла, из нее закапало масло. И без того бледное лицо Хиггинса стало совершенно белым.
Граф Ратледж взглянул на своего секретаря и усмехнулся. Ему всегда нравилось наблюдать, как люди пугаются неожиданности, и какая беспомощность и растерянность появляется на их лицах. Он снова посмотрел в темное окно и изрек:
— Успокойся, Хиггинс! После того, как мы отыщем в Ньюгейте мою так называемую родственницу, мы остановимся на ночлег в моем лондонском доме. Представь теплую, мягкую постель в уютной комнате, и у тебя сразу же поднимется настроение!
Личный секретарь только подобострастно кивнул. Граф Ратледж отвернулся и в нетерпении ждал, когда же наконец карета прибудет в Ньюгейт и он сможет все выяснить о Маргарет.
Викарий Ратледжа уверял графа, что видел в тюрьме его невестку, леди Суррей, когда по долгу службы навещал там одного заключенного. Он был хорошо знаком с Маргарет и не перепутал бы ее ни с кем. Но в его обстоятельном рассказе одно вызывало у графа Ратледжа сомнение.