Любовная лирика классических поэтов Востока

Рудаки Абульхасан

18

О, светлые девы, мелькнувшие сердцу мгновенно! Они мне сияли в пути у Каабы священной. Паломник, бредущий за их ускользающей тенью, Вдохни аромат их, вдохни красоты дуновенье. Во тьме бездорожий мерцает в груди моей пламя. Я путь освещаю горящими их именами. А если бреду в караване их, черною ночью Полдневное солнце я на небе вижу воочью. Одну из небесных подруг мои песни воспели — О, блеск ослепительный, стройность и гибкость газели! Ничто на земле состязанья не выдержит с нею — Поникнет газель, и звезда устыдится, бледнея. Во лбу ее — солнце, ночь дремлет в косе ее длинной. О солнце и ночь, вы слились в ее образ единый! Я с ней — и в ночи мне сияет светило дневное, А мрак ее кос укрывает от жгучего зноя.

19

Я

откликаюсь каждой птице На песню скорби, песню горя. Пока напев тоскливый длится, Душа ему слезами вторит. И порывается, тоскуя, Сказать певице сиротливой: «Ты знаешь ту, кого люблю я? Тебе о ней сказали ивы?».

С персидского

Рудаки

(ок. 860–941)

1—17. Переводы С. Липкина; 18–29. Переводы В. Левика

1

Стихи о старости

Все зубы выпали мои, и понял я впервые, Что были прежде у меня светильники живые. То были слитки серебра, и перлы, и кораллы, То были звезды на заре и капли дождевые. Все зубы выпали мои. Откуда же злосчастье? Быть может, мне нанес Сатурн удары роковые? О нет, не виноват Сатурн. А кто? Тебе отвечу: То сделал бог, и таковы законы вековые. Так мир устроен, чей удел — вращенье и круженье, Подвижно время, как родник, как струи водяные. Что ныне снадобьем слывет, то завтра станет ядом, И что ж? Лекарством этот яд опять сочтут больные. Ты видишь: время старит все, что нам казалось новым. Но время также молодит деяния былые. Да, превратились цветники в безлюдные пустыни, Но и пустыни расцвели, как цветники густые. Ты знаешь ли, моя любовь, чьи кудри, словно мускус, О том, каким твой пленник был во времена иные? Теперь чаруешь ты его прелестными кудрями, — Ты кудри видела его в те годы молодые? Прошли те дни, когда свежи, упруги были щеки, Прошли, исчезли эти дни — и кудри смоляные. Прошли те дни, когда он был желанным, милым гостем, Он, видно, слишком дорог был — взамен пришли другие. Толпа красавиц на него смотрела с изумленьем, И самого его влекли их чары колдовские. Прошли те дни, когда он был беспечен, весел, счастлив, Он радости большие знал, печали — небольшие. Деньгами всюду он сорил, тюрчанке с нежной грудью Он в этом городе дарил дирхемы золотые. Желали насладиться с ним прекрасные рабыни, Спешили, крадучись, к нему тайком в часы ночные, Затем, что опасались днем являться на свиданье, — Хозяева страшили их, темницы городские! Что было трудным для других, легко мне доставалось, — Прелестный лик, и стройный стан, и вина дорогие. Я сердце превратил свое в сокровищницу песен, Моя печать, мое тавро — мои стихи простые. Я сердце превратил свое в ристалище веселья, Не знал я, что такое грусть, томления пустые. Я в мягкий шелк преображал горячими стихами Окаменевшие сердца, холодные и злые. Теперь стихи мои живут во всех чертогах царских, В моих стихах цари живут, дела их боевые. Мой слух всегда был обращен к великим словотворцам, Мой взор красавицы влекли, шалуньи озорные. Забот не знал я о жене, о детях, о семействе, Я вольно жил, я не слыхал про тяготы такие. О если б, милая, меня ты видела в те годы, А не теперь, когда я стар и дни пришли плохие, Тогда звенел я соловьем, слагая песнопенья, Тогда я гордо обходил пути, края земные. Тогда я был слугой царям и многим — близким другом. Теперь я растерял друзей, вокруг — одни чужие. Заслушивался Хорасан твореньями поэта, Их переписывал весь мир, чужие и родные. Куда бы я ни приходил в жилища благородных, Я всюду яства находил и кошели тугие. Мне сорок тысяч подарил властитель Хорасана, Пять тысяч дал эмир Макан, — даренья недурные. У слуг царя, по мелочам, набрал я восемь тысяч. Счастливый, песни я слагал правдивые, прямые. Лишь должное воздал эмир мне щедростью подобной, А слуги, следуя царю, раскрыли кладовые. И тем и этим я владел в блестящий век Саманов, От них — величье, и добро, и радости мирские. Но изменились времена, и сам я изменился, Дай посох: с посохом, с сумой должны брести седые.

2

В благоухании, в цветах пришла желанная весна, Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она. В такое время старику нетрудно юношею стать, И снова молод старый мир, куда девалась седина! Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок, Где тучи — всадники равны, и мнится: началась война. Вот молний греческий огонь, вот воин-барабанщик — гром, Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна? Взгляни как туча слезы льет. Так плачет в горе человек. Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна. Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо, Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна? Земля на долгий срок была во тьму повергнута, в печаль, Лекарство ей принес жасмин, она теперь исцелена. Все лился, лился, лился дождь, как мускус, он благоухал, А по ночам на тростнике лежала снега пелена. Освобожденный от снегов, окрепший мир опять расцвел. Ручьи наполнила вода, всегда шумна, всегда вольна. Как ослепительный клинок, сверкнула молния меж туч, И прокатился первый гром, и громом степь потрясена. Тюльпаны, весело цветя, смеются в травах луговых, Как новобрачные они, чьи пальцы выкрасила хна. На ветке ивы соловей поет о счастье, о любви, Ему в ответ поет скворец от ранней зорьки дотемна. Воркует голубь древний сказ на кипарисе молодом, О розе песня соловья так упоительно звучна. Живите весело теперь и пейте славное вино, Пришла любовников пора, им радость встречи суждена. В кустах шиповника, в саду, влюбленный стонет соловей, Успокоенье ты найдешь от звуков лютни и вина.

3

Плещет, блещет Мулиён, меня зовет, Та, в которую влюблен, меня зовет. Под ногами, словно шелк, пески Аму, Трудный брод, зеленый склон меня зовет. Там, где пена по колена скакунам, Там Джейхуна слышен стон: меня зовет. В город счастья, в Бухару спеши, эмир, Шлет она тебе поклон, меня зовет. Ты — луна, а Бухара — небесный свод, Что луною озарен, меня зовет. Ты — платан, а Бухара — цветущий сад, Листьев шум, пернатых звон меня зовет…

4

Будь весел с черноокою вдвоем, Затем, что сходен мир с летучим сном. Ты будущее радостно встречай, Печалиться не стоит о былом. Я и подруга нежная моя, Я и она — для счастья мы живем. Как счастлив тот, кто брал и кто давал, Несчастен равнодушный скопидом. Сей мир, увы, лишь вымысел и дым, Так будь, что будет, насладись вином!

5

По струнам Рудаки провел рукой. Запел он о подруге дорогой. Рубин вина — расплавленный рубин, Но и с губами схож рубин такой. Одна первооснова им дана: Тот затвердел, расплавился другой. Едва коснулся, — руку обожгло, Едва пригубил, — потерял покой.

6

Мою Каабу превратила ты в христианский храм, В неверии друзей лишила, зачем — не знаю сам, А после тысячи поклонов кумиру моему, Любовь, я стал навеки чуждым всем храмам и богам. [2]

2

Стихотворение обращено к возлюбленной поэта — христианке.

7

Прелесть смоляных, вьющихся кудрей От багряных роз кажется нежней. В каждом узелке — тысяча сердец, В каждом завитке — тысяча скорбей.

8

Прекрасен день весны — пахучий, голубой, Но мне милее ночь свидания с тобой.

9

Ты со мной, но я боюсь: уйдешь ты на мою беду. Днем часам веду я счет, а ночью звездам счет веду.

10

Не любишь, а моей любви ты ждешь. Ты ищешь правды, а сама ты — ложь.

11

Только тот, кто пьян любовью, понял, что такое хмель, Перенес ты бед немало, но такой не знал досель.

12

Ты не газель: в мои тенёта пришла, сама того желая, Ты не ищи освобожденья; не вырывайся, дорогая!

13

Да не будет в мире сердца, что ее не жаждет страстно, Да земли не будет в мире, что не будет ей подвластна!

14

Я всегда хочу дышать амброю твоих кудрей. Нежных губ твоих жасмин дай поцеловать скорей! Всем песчинкам поклонюсь, по которым ты прошла, Бью почтительно челом пыли под ногой твоей. Если перстня твоего на печати вижу след, Я целую то письмо, что вселенной мне милей. Если в день хотя бы раз не дотронусь до тебя, Пусть мне руку отсекут в самый горестный из дней! Люди просят, чтобы я звонкий стих сложил для них, Но могу я лишь тебя славить песнею моей!