Любовник
Шрифт:
— Мне не нужны твои деньги, Энн. — Фиалковые глаза на мгновение подернула дымка сожаления. — Я к ним никогда не стремился,
Не стремился к ее деньгам? Чего же он хотел: ее страсти?
— И тем не менее. — Надтреснутый голос женщины сорвался. — Тем не менее таковы были условия договора. — Уходи. Слуги начнут судачить. — Ее саму передернуло от подобного лицемерия. Поздно беспокоиться о слугах.
Какая разница, что о ней скажут?
— Вылезай!
Энн тряхнула головой, освобождаясь от туманящей зрение тьмы.
— Прошу прошения?..
— Вылезай,
— Послушайте, месье д'Анж…
— Меня зовут Майкл.
— Мне все равно, как вы себя называете. Ради Бога, уходите из моего дома. Неужели вам недостаточно?
Секунду Энн смотрела на него снизу вверх. Их взгляды встретились. Плавным движением руки Майкл поднял ее из ванны и завернул в полотенце.
— Тебе придется меня выслушать, — раздраженно проворчал он. — Хочешь ты того или нет.
— Чтобы я поняла? — закричала она, но тут же захлопнула рот, ужаснувшись, что опять потеряла самообладание.
Она стояла завернутая в полотенце, — горло в огне, — трясущаяся, дрожащая, ненавидящая свою слабость и беззащитность. Ненавидящая себя за то, что все еще хотела его. В то время как мать лежала в могиле и ее поедали черви.
— Теперь тебе кажется, что ты никогда не оправишься. — Горячее дыхание коснулось ее лица. — Но ты сумеешь, а я тебе помогу.
Энн подавила раздражение и сама прижала полотенце к груди, чтобы он не воображал, что она в полной его власти.
— Мне не нужна твоя помощь.
Он возвышался над ней — высокий, темноволосый, порочно красивый, — обладающий всеми качествами, которые она ценила в мужчинах.
— Очень печально, мадемуазель Эймс, потому что мою помощь тебе все-таки придется принять.
— Не обращайся ко мне по-французски! — закричала она, позабыв о раздирающей горло боли. — Ты не француз! Ты мне лгал! Говорил, что жаждешь моей страсти! А на самом деле меня не хотел! Ты меня использовал!
— Но я до сих пор жажду твоей страсти, — твердо заявил Майкл; его фиалковые глаза недвусмысленно блеснули. — И ты мне ее подаришь!
Страх затуманил Энн рассудок. Майкл не пропускал ее к выходу, позади отступление преграждала ванна — ни одного безопасного места. Негде спрятаться от реальности.
— Если ты сейчас же не отойдешь, я знаешь, что сделаю?
— Что же? — подзадорил ее Майкл. — Скажи, что ты сделаешь?
Что может женщина против мужчины? Она не смогла противостоять графу. Она не смогла противостоять подметальщику, который толкнул ее под карету. Она не умеет контролировать даже собственное тело.
Дрожь у нее внутри нарастала.
— Ты хочешь меня убить. — Она взглянула в фиалковые глаза и вспомнила шляпную булавку и его пенис в своей слюне.
— Я обещал, что никогда не причиню тебе вреда.
— Граф сказал, что ты убил своих родных.
— А тебя он в чем обвинил, Энн?
Она не хотела отвечать, но слова сами сорвались с ее языка:
— В том, что я убила свою мать.
— Ты в самом деле ее убила?
Энн ударила его по щеке — она, которая ни на кого никогда не поднимала руки. Пощечина гулко отозвалась в маленькой ванной. Плоть коснулась плоти только для того, чтобы причинить боль. Значит, она тоже могла!
Энн в ужасе прижала ладонь ко рту. Пальцы кололо, словно в них воткнули сотни маленьких иголочек. Под щетиной на его левой щеке алели четыре отпечатка. На Энн полыхнуло фиалковым пламенем.
— Мы собрались на пикник, на берег моря: мать, отец, три мои младшие сестры и я. Мне исполнилось одиннадцать лет, и я готовился к вступительным экзаменам в Итон. Отец пошутил, что я уже мужчина и должен возить его, а не он меня, и передал мне вожжи. Но вожжи оборвались, и кони понесли — по полю, прямо к краю обрыва. Дядя появился верхом, он не попытался подхватить под уздцы коренную и остановить экипаж, а посторонился с дороги. Тогда мать схватила меня и швырнула ему. Его лошадь попятилась и сбросила нас обоих. Он получил удар копытом, а я лежал и смотрел, как экипаж полетел с обрыва. Дядя отнял у меня все, но я не позволю ему отнять еще и тебя.
У Энн опустились руки. Она поняла, что вожжи разорвались не сами по себе.
— Это он их убил.
— Полагаешь? — Брови Майкла иронически изогнулись. — А может быть, все-таки несмышленыш не справился с лошадьми и отправил родных в пропасть?
Вина — оборотная сторона любви.
— Вожжи были подрезаны, — решительно проговорила Энн.
— Где теперь эти вожжи? Никаких доказательств. Графом был он. Отец — младший брат. Старшему брату нет никакого смысла убивать младшего.
У Энн на этот счет не оставалось никаких сомнений.
— Он ненормальный.
Майкл саркастически улыбнулся:
— Про дядю можно сказать все, что угодно, но только не то, что он ненормальный. Я тебе не лгал, кроме одного раза. Я знал, кто ты такая, еще до нашего первого свидания. А потом волновался, думал, не оттолкнут ли тебя мои шрамы. Но ты оказалась именно той женщиной, которую я ждал. Ты жаждала меня, а я жаждал мести. Но твоей страсти я жаждал гораздо сильнее. Мне не терпелось тебя обнимать, удовлетворять твои желания. Ты домогалась меня, моего тела. Скажи, разве тебе было безразлично то, что мне нравилось? Так что еще вопрос, кто кого использовал.
Энн задохнулась от несправедливости обвинения.
— Я не ставила под угрозу твою жизнь.
— Ты поставила под угрозу свою жизнь, когда вышла с незнакомым мужчиной из дома свиданий. Есть садисты, которым нравится мучить, есть садисты, которым нравится убивать.
На мгновение Энн забыла о своих страхах, о притаившемся в теле желании, но спор с Майклом возродил все снова.
Ужас. Голод. Непомерные плотские аппетиты, как сказал граф. «Опасное наслаждение. Ваше вожделение привело пас к этому. Если бы вы умели обуздать свои плотские аппетиты, то остались бы в Дувре, и ничего бы не случилось. Если бы мой племянник умел обуздать свои плотские аппетиты, он остался бы в Йоркшире, и тоже ничего бы не произошло»,