Любовники чертовой бабушки

Милевская Людмила Ивановна

«А что, если ему надоело ждать и он уехал? — гадала я. — А что, если он обиделся на меня? А что, если он меня разлюбил?»

Но все было не так. Казимеж изо дня в день ждал меня вовсе не в костеле. Он издали наблюдал за входом, справедливо полагая, что другим путем в костел попасть невозможно. Когда я вышла из костела, он спокойно потопал за мной. Лишь рядом с домом бабушки Франи он рискнул обнаружить себя. Для меня это произошло совсем неожиданно. Глотая слезы, брела я по узенькой улочке и вдруг была схвачена за руку. Схвачена грубо. И глазом моргнуть не успела,

как оказалась в темном подъезде. Чьи-то губы впились в мои. Я готова была оказать яростное сопротивление, но услышала голос Казимежа:

— Муза… Любимая…

От счастья я едва не упала.

— Муза, — шептал мой Казимеж, приподнимая меня от пола, — как люблю я тебя. Если б ты меня так любила…

— Давай не будем считаться, — ответила я.

Он вернул меня на пол и сказал:

— Уходи.

«Довыпендривалась», — подумала я.

Казимеж мне пояснил:

— Я останусь здесь. Хочу точно удостовериться, что за тобой не следят, а завтра приходи снова в костел.

— Когда?

— Когда сможешь.

— В восемь утра уже буду там, — заверила я, а Казимеж, зная мои привычки, рассмеялся.

— Если будешь в двенадцать, и то уже хорошо, — сказал он, нежно целуя меня в щеку и легонько подталкивая к выходу.

Я вынуждена была покориться, хоть и очень мне того не хотелось. Однако далеко я не ушла, а, спрятавшись за углом, дождалась Казимежа. Не могла я уйти, не взглянув на него. Казимеж вышел, посмотрел по сторонам и быстро пошел. На нем были голубая рубашка, усыпанная крупными красными звездами, и легкие пляжные брюки серовато-белого цвета. Странная рубашка и не менее странные брюки. Обычно он был придирчив к одежде.

«Не очень-то по погоде оделся Казимеж», — подумала я, отмечая, что он загорел, а волосы выгорели и порыжели.

Ночью я почти не спала — думала о Казимеже, вспоминала его губы, его поцелуи…

Наконец наступило утро. Оно брызнуло в окно радостными лучами. Я вскочила с кровати, обняла воздух, поцеловала его и воскликнула:

— Мой Казимеж!

Резво влетев в столовую, я проделала то же самое с бабушкой Франей, онемевшей от удивления.

— Ты уже встала, Музка? — спросила она, когда к ней вернулся голос.

— Уже! Уже! Уже! — закружила по комнате я в ликующем вальсе.

— Музка! Что случилось?! — это уже дедушка Казик спросил.

— Проснулась! — весело сообщила я.

— Но Марыся еще не кричала, — промямлил он, отводя Марысе роль петуха.

— Ты предлагаешь мне ее разбудить? Я готова. Марыся! Марыся! — дурачась, воскликнула я.

Бабушка Франя и дедушка Казик с улыбками умиления смотрели на меня и изредка переглядывались, пожимая плечами. Им было ясно, что я в отличнейшем настроении, но причин понять они не могли. Страшное любопытство разбирало обоих, они лишь подыскивали форму для его выражения. Первой нашлась бабушка Франя.

— Ты влюбилась, — заключила она.

— И потеряла сон, — добавил дедушка Казик.

— Точно, вы угадали! — воскликнула я и бросилась целовать милых своих стариков. — Но больше не спрашивайте ни о чем, потому что я все равно не расскажу вам, как

красив он и как умен, как ясен и смел его взгляд и как горячи его поцелуи! Ничего этого вы от меня не услышите, сколько ни просите!

— Да уж, — поджала губы бабушка Франя. — В наши годы уж точно добиваться от девушки такой откровенности казалось кощунственным.

— Вы жили всего лишь в прошлом веке, — напомнила я.

Плотно позавтракав на радость бабушке Фране, я помчалась в костел. Я неслась по улицам города, мысленно представляя, как взгляну на Казимежа, как утону в его бездонных глазах, как станет он восхищаться моей красотой (уж простите) и другими достоинствами, коих у меня, как вы знаете, нет и в помине. Ничего не поделаешь: чем меньше достоинств у женщины, тем сильнее просит ее душа комплиментов. Моя душа погибала без комплиментов, на которые никогда не скупился Казимеж.

Уже подходя к костелу, я заметила множество людей. Это мне показалось странным, костел — не пивная, и народ там никогда не толпится. Я так спешила к Казимежу, что даже изменила своим привычкам и не примкнула к толпе. Совладав с любопытством, я отправилась дальше и торопливо вошла в костел. И на этот раз Казимежа не было. Но я волноваться не стала, а подумала: «Он, верно, как в прошлый раз, решил за мной последить».

Покидая костел, я собиралась направиться к площади Старо Място, а потом через мост на улицу, ведущую к дому бабушки Франи. Но планы мои были нарушены: я увидела у костела машину «Скорой помощи». Народ волновался, недовольный, что его разгоняют. То и дело раздавались крики, полные ужаса: «Матка Боска! Матка Боска!» Плохое предчувствие овладело мной — казалось, происходит нечто ужасное не там, в толпе, а в моей жизни. Я остолбенела и не в силах была двинуться с места, когда услышала «ультразвук» Марыси Сташевской:

— Да вот же она, невеста покойного! Муза! Иди сюда! Твой Казик погиб!

Я вскрикнула, ноги мои подкосились. Но устояла. Услышав, что я невеста, народ расступился — вопль застрял в моем горле.

Казимеж, разбросав ноги и руки и отвернув от меня лицо, лежал на брусчатке. Его серовато-белые брюки стали беловато-серыми. Голубая рубашка с красными звездами, разорванная в нескольких местах, была так несвежа, словно ею протирали полы. Выгоревшие рыжевато-русые волосы спутались и были в крови.

Я упала на колени и поползла к Казимежу, приговаривая:

— Любимый, ты ведь живой, ты живой.

Остановить меня никто не рискнул, даже отчаянная Марыся. Я подползла к Казимежу и заглянула в его лицо. Оно было так сильно разбито, что я испуганно отвернулась.

— Это Казимеж Балицкий? — спросили меня.

— Да, это он, мой любимый, — не узнавая своего голоса, ответила я.

Кто-то поднял меня.

— Нам нужно поговорить, — услышала я чужой мужской голос.

Сомнамбулически ответила: «Хорошо» — и села в машину, которая вскоре затормозила у старинного особняка, обнесенного высокой оградой. Происходило все как в тумане, как не со мной. Когда дверь особняка открылась, я увидела Колю. Колю, мужа противной Выдры.