Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
Я хочу жить
где
камень тверд
«
— Цирк или зоопарк, — предположил я.
Тролль промолчал, вероятно, оттого что подобного еще не видел, но Ади мне ответил:
— Странствующий бордель.
Но мы оба ошибались — это был бродячий театр.
–
Мы перегородили им дорогу. Просто вышли на тракт: я в центре, Ади справа, тролль — слева. Оружие не обнажили, но прятать тоже не стали. Объехать нас у кортежа бы не получилось, и они остановились в дюжине шагов.
— Чего надо?.. — крикнул старик-возничий.
— У меня конь захромал, — ответил Ади. — Если у вас есть лишний, я бы вам хорошо заплатить…
Вряд ли они поверили — проезжий шлях был плохим местом для сделок.
— А у твоих друзей тоже лошади сдохли?
— Не сдохли, но двоих они не понесут…
— Да у нас у самих вол пал…
Это была правда — театр был небогатым, настолько, что обходились они лишь необходимой тягловой силой. Потеря одного вола пробила в их бюджете брешь…
Из фургона появилась голова женщины, она что-то прошептала возничему.
— А ведь верно… — проговорил тотю — Уж не господина Реннера-младшего мы здесь видим?
Ади слегка поморщился и кивнул:
— Он самый…
Старик спрыгнул на землю, подошел к нам ближе и стал внимательно рассматривать Ади внимательней. Я и тролль возницу будто не интересовали вовсе. Причем на самого известного убийцу он смотрел вовсе без страха, будто знал то, что нам было неизвестно.
— Он самый… — согласился старик, — Не каждый день в чистом поле встретишь живую легенду… Вы, господин Реннер, конечно легенда, но злые языки утверждали… Уж простите… Что вы уже не живая легенда…
Старик хохотнул… Ади кивнул, сдувая с перчатки пылинку:
— Покамест жив… Можешь даже пощупать…
Тот так сделал, будто портной попробовав ткань его куртки:
— Для нас было бы большой честью помочь вам и вашим друзьям, но я не представляю как… Хотя… Если вы не сильно спешите, могу предложить место в фургоне. Мы идем в Найвен и Лот… Уж там вы кобылку себе подберете…
Так мы и сделали. Решение нашлось выгодное для обоих сторон. Мерина впрягли в телегу, Ади забросил в нее седло и сел сверху. На краю уселся тролль, я остался при своих…
Когда колонна тронулась, я не преминул съязвить:
— Ну как дела, у рыцаря на телеге?
Ади просто отмахнулся и откинулся на спину. Он смотрел в небо, на его губах появилась улыбка. Я подумал, что он имеет на нее право — ехать ему было удобней.
Я плюнул и легко ударил коня в бока, догнал головной фургон, и на ходу спрыгнул на козлы.
Когда я обернулся, оказалось, что правит не встретивший нас старик, а юноша лет пятнадцати.
В руке он держал лист, с коего зазубривал текст.
— День добрый… — сказал я, привязывая коня к борту фургона.
Он кивнул в знак того, что день действительно не плох. Я не стал развивать тему — в конце концов, я сам поздоровался только потому, что надо было что-то сказать.
Парень зубрил слова из пьесы, более подходящие для скороговорки, чем для подмостков. Когда-то я слышал эту пьесу и даже покупал либретто. Насколько я помнил, эти реплики принадлежали Отцу Богов. В пьесе тот был персонажем неоднозначным, но не до такой степени, чтоб его дали играть безусому юнцу:
— «..
Вот я сам — в небесах
Сею страх я в глазах
«
Парень запнулся, и я подсказал:
— «… Не скрывал — я солгал …»
Юноша кивнул в знак благодарности и продолжил:
— «…
Я презренный в грязи
Вашей силы я вождь
Я есмь жар, я есмь дождь
Это ново? Сказать снова?
Иль не так? Возрази?..
«
Парень выдохнул — его монолог закончился. Почти закончился.
— Рано расслабился, — сказал я… — ты еще должен сказать «м-м-м-мо-мое п-п-п-п-поколенье»
— На сцене я хорошо заикаюсь и без репетиций.
Мы засмеялись — он тихо, я громче.
— А вы увлекались театром?
— Театр как корь — им нужно единожды переболеть в жизни, — ответил я расплывчато чьей-то цитатой.
— А теперь тоже гастролируете?
— Аха… Воздушный цирк барона Манфреда. Только смертельные номера.
— Здорово… А покажите?
Нет, положительно — вредно лгать юношеству. Или шутить…
— Может и покажем… А может и нет… Надеюсь на последнее, ибо, думаю, зрелище тебе не понравится.
Я еще не знал, что показать все же придется. Причем скоро…
Неспешное путешествие
Старика, который узнал Ади, звали Кольдиганом. Он был главным пайщиком театра, режиссером и драматургом. Все остальные в театре приходились ему или родственниками или совладельцами, а чаще и тем, и другим. Парень, с которым я ехал, был его сыном и откликался на имя Мориц.
Кольдиган никогда не расставался с карандашом, заткнутым за ухо и записной книжкой, которую носил в сапоге. В ней он периодически что-то черкал.
На первой же ночевке он рассказал о себе такое:
— Начинал на городских подмостках. Или на лобном месте. Впрочем, судите сами — по пятницам на помост закатывали плаху — рубили конечности и головы, рвали ноздри, жгли каленым железом, читали приговоры на конфискацию или изгнание. А за ночь кровь высыхала, и вечерами в субботу или в воскресенье ставили декорации и играли на крови. Конечно же, кровь пытались отмыть, но она быстрей въедалась в доски, они становились дублеными, бурыми. Комедии на моей памяти не ставили ни разу, но все же чувство было странным… То иногда думаешь, что спектакли идут три дня, и в пятницу тоже было представление. Казненные подымутся на бис, возьмутся за руку с палачом, кровь окажется брюквенным соком… Ну иногда и наоборот — что мы не играем, а живем, что именно на сцене — предпоследняя истина.