Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
— И что в ней ненастоящего? Шипы на месте, цветок похож, может быть запах?..
— Вот именно — запах. Он почти не отличим от запаха обычной розы, но стоит вдохнуть его — и смерть приходит за считанные часы. Особенно популярен среди обманутых любовников — стоит подарить обманщице букет всего с одним таким цветком, как ее участь решена.
— Забавная вещица… — заметил Ади.
— Но не на продажу! — Отрезал аптекарь, вероятно, предвосхитив следующий вопрос Ади.
Мы вернулись в главный зал аптеки. Пока аптекарь рассыпал и подписывал лекарства, он действительно прочел нам лекцию:
— Существует около тысячи только боевых ядов, которые используются чисто для отравлений и что-то около трех тысяч ядов бытовых или сопутствующих. Если отбросить самые узнаваемые, то когда человек умирает, можно сказать только от какого яда человек не умер…
— Не понял?.. — признался я.
— А что тут понимать. Можно сказать — умер не от мышьяка. Нет универсальной реакции на яды, вроде рога единорога… Кстати, вы когда-то его видели?
Мы с Ади дружно покачали головой.
— И я не видел, ни рога, ни самого носителя оного. Так вот — нет универсальной реакции — чуть не для каждого яда есть своя, но на тысячу проб не хватит не времени, ни тела усопшего. Тем паче, что многие яды короткоживущие…
Братья Гамм
Когда мы все же вышли из аптеки, то отправились домой, но прошли только середину пути.
— Подожди немного, давай отдохнем… — остановился я в маленькой аллейке.
— Что случилось?.. — спросил Ади. — Тоже заболел?
— Вроде того. Ноги я растер…
Я присел на лавку, сбросил ботинки. Раны на ногах выглядели чистыми и почти стерильными — кровь размазалась, ее вобрали портянки. Но дыры были приличными.
— Ого… — заметил Ади.
— Ну а ты думал! — ответил я то ли с болью, то ли с гордостью.
Я потер ноги. На руке остался след от крови.
— Да иди босиком! Никто не обратит внимание, — посоветовал Ади. — Этот город сошел с ума. Одним безумным больше, одним меньше — какая разница.
В ответ на слова Ади, я откинулся на спинку лавочки. Идти никуда не хотелось — ни босиком, ни в ботинках.
Реннер тоже присел. Поскольку меч за спиной мешал откинуться на спину, он снял его и положил рядом. От безделья открыл пакет с мензурками и принялся их перебирать:
— Ну надо же, — прочел Ади этикетку на одной микстуре. — Сказано, что пить только натощак, а я уже поел.
— Да ладно, сколько там той булки…
Но Ади уже принял решение и теперь покачал головой:
— Уже аппетит перебил. Не сильно-то вкусно лекарство выглядит.
Дальше из пакета Ади вытащил какой-то бальзам.
По сути, это был самогон, настоянный на травах. Говорят, он снимал зубную боль и помогал от дюжины болезней. Как на вкус он был довольно мерзким, как, впрочем, и любой самогон. Но покупали его довольно бодро — во-первых, теперь алкоголь можно было купить под благородной маркой лекарства, во-вторых, пошлины на лекарство были иные, и эта муть стоила гораздо дешевле акцизного вина и пива, который разливали в кабаках.
Ади заказал его, потому что в нем содержалась вытяжка травы, прописанной alter ego. Реннер критически осмотрел, потряс бутылку и посмотрел сквозь нее на свет:
— В следующий раз посоветую им, как больше продавать этой бурды.
— И как?
— Больше наливать в бутылку. Пожалуй, это лекарство я испробую… Не составишь кампанию?
Он налил мне бальзам в пробку, которая была чуть больше наперстка.
— За твое здоровье, — бросил он, аккуратно чокаясь со мной.
— За твое… — поправил я. — Оно важней.
Я проглотил свою порцию. Спирт ожег, сладость и терпкость застряла в горле. Ади тоже выпил немного — может быть глоток.
Спирт попал на пивные дрожжи, и я не то опьянел, не то действительно выглянуло солнышко, согрело нас.
Над нашими головами ветер шелестел листвой. В тени деревьев мирно дремали памятники — на высоком постаменте стояли бюсты давно почивших полководцев, правителей. А посреди аллеи стоял еще один…
Он привлек внимание Ади — тот сперва скользнул по нему взглядом, но потом вернулся, всмотрелся.
— Что-то лицо знакомое… Это не Оллес?
Ади отложил пакет с лекарствами, поднялся, подошел, вгляделся в подпись:
— Оллес… Точно ведь Оллес…
Оллес был безлошадным рыцарем. Солдатом с саблей у бедра и лютней за спиной.
Его посвятили в рыцари на поле боя, в котором он с перепуга и по неопытности натворил уйму подвигов.
Но рыцарем он был нетипичным. В отличие от обычных нищенствующих младших отпрысков рыцарства, он не грабил прохожих на перекрестках, не дрался за деньги. Не был он и рыцарем из романов — не спасал красавиц, на искал драконов и приключений на свою задницу.
Он был поэтом, певцом.
Он пел на площадях, но не о любви, не саги о битвах. Он пел о дорогах через зной или снега, о людях, что идут этими путями, о солнце, что им светит, о ветре, что их гонит.
Он пел не за деньги, а потому что не мог не петь. Ему подносили стакан вина, краюшку хлеба, какую-то монетку. А женщины легкого поведения и нелегкой судьбы роняли слезу (ведь и у них есть душа) и дарили ему свою благосклонность, свой кров, свою постель. Но он ложился в их кровать и просто засыпал. А многим женщинам это нравилось — хоть кто-то видел в них не тело, не женщину, а человека.
Оллес водился с ворами. Верней воры водились с ним и считали его своим. Оллес всегда сочувствовал неудачникам, которых рвали на базарных эшафотах, слагал о них песни. Воровство не воспевал, а просто просил быть милосердным и воздавать кару по вине. А воры брали его под свое безмолвное покровительство, иногда встречали его на дорогах и уводили в чащу, кормили его браконьерской олениной. Он грелся у их костра, пел песни…
Он умер в каком-то захолустном городке во время чумы. Говорят, он пытался прогнать болезнь своей музыкой.