Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
Пели они небесталанно — да что там, транспаранты обещали зрителям труверов знаменитых, которых бы я не против был бы послушать. Но я был сторонником оплаченных зрелищ — когда можно было удобно сидеть в креслах театров, будучи спокойным за свое место. В толпе же могли срезать кошелек, толкнуть или даже пырнуть ножом.
Ади, вероятно, думал так же и проследовал через площадь без остановок — я же следовал за ним.
Чем ближе к центру города, тем народу становилось больше. На центральной площади свое представление давал действующий деспот.
— Концерт? — спросил Ади. — Начинает надоедать.
Но нет, это был не концерт. На этом помосте происходило иное действо, монополией, на которое обладала только власть.
Посреди площади стоял эшафот.
Дальше проехать было просто невозможно. Мы двигались все медленней, и наконец, лошади стали просто переминаться с ноги на ногу. Я хотел предложить развернуться, но, обернувшись, увидел, что народ все прибывает, и пути назад уже нет.
Палач работал споро. Насколько я мог разобрать, в исполнение приводились приговоры совместимые с жизнью. Ворам рубили руки, резали уши, вырывали глаза. Вероятно, в честь выборов, преступников собирали несколько месяцев, и теперь кровь текла ручьями. Порой то один, то другой приговоренный теряли сознание. Их старались быстрей привести в себя, если этого не получалось, рубили так. Еще у одного приговоренного от увиденного, кажется, не выдержало сердце — он рухнул замертво. Посовещавшись, заплечных дел мастера, утащили его за помост — рубить руку покойнику было неинтересно, неспортивно.
На эшафоте то и дело взлетал и опускался топор — хруст, крик, кровавое облако.
Ади пробормотал стишок о близости палача к народу, а потом обратился ко мне:
— Мастерски рубит! Как насчет такого солдата?
Я покачал головой:
— Из палачей плохие солдаты. Они часто трусливы. Не велика доблесть — рубить головы, стоящих на коленях.
На эшафот выводили по одному, герольд произносил вину и кару. Палач делал свою работу. Пока вели очередного приговоренного, герольд читал обращение к народу. Говорилось, что данная казнь проводится под патронатом деспота, который и далее твердой рукой будет бороться с преступностью. Особо отмечалось, что после выборов он намерен взяться за своего оппонента, поскольку такой разгул бандитизма неспроста и не иначе как оплачен оппозицией и их зарубежными кредиторами.
— Не дайте себя обмануть! — кричал герольд, — Мы не выберем закордонного бандита!
— Ну да… — комментировал Ади. — Надо избрать местного бандита. Это так патриотично!
В работе палача случилось изменение — закончились приговоры совместные с жизнью, начались смертные казни. Для затравки начали казнить, приговоренных к гуманной смерти через повешенье. Далее была очередь тех, кого приговорили к четвертованию, колесованию и прочими пытками до смерти.
Повешение было казнью незрелищной, и до кровавых казней народ разбрелся за едой выпивкой или по какой иной нужде. На площади стало чуть просторней, и мы смогли медленно продолжить свой путь. Я спешился и повел коня в поводу, Ади ехал за мной.
Вешали тут же — на просторной шибенице в пять мест. Меж ее стойками был натянут плакат — все то же про сильную руку.
На помост ввели молодого парня — лет двадцати. Приговор его читали довольно долго, так, что некоторые начали скучать. Наконец, поставили на полено, набросили на шею петлю…
Пред нами образовалась пробка — большая кампания, нетвердо стоящая на ногах, решала куда ей идти. Я остановился и обернулся.
Ади перекинул ногу через круп лошади, готовясь тоже спешится, но тут пошатнулась земля. Сперва совсем легонько — будто ребенок качает колыбель. Ади остановился, выжидая.
Деревья зашуршали листьями, хотя ветра не было. В воздух поднялись птицы. Я сжал поводья.
И тут что-то вздрогнуло под землей. Брусчатка мостовой подпрыгнула, наверное, на пядь. Загудело, будто в подземельях города били в огромный колокол. Народ бросился врассыпную.
Ади только успел удивленно крикнуть:
— Твою мать!..
…и рухнул с лошади.
Вероятно, Ади взывал к какой-то абстрактной матери, поскольку никто не обиделся и не потребовал сатисфакции. Я не удивляюсь, что Ади упал. Я удивлен, что он не сломал шею. Впрочем, всем было не до удивлений — кричали все, землю шатало как палубу корабля во время шторма. В домах лопались стекла, с крыш, будто камнепад слетала черепица.
Шибеница шаталась, приговоренный балансировал, полено под его ногами ходило. Палач, было, собирался бежать, но вернулся, и сапогом выбил опору из-под ног. Тело рухнуло вниз, веревка запела. Но еще до того, как она натянулась, земля вздрогнула еще раз, и виселица провалилась под землю.
Народ хлынул с площади в проемы улиц. Началась давка, то и дело кто-то падал, доносился крик.
Толчки еще отзывались будто эхом, но затихали.
— Твою мать!.. — повторил Ади.
На сей раз он говорил это не сколько удивленно, сколько спокойно, философски. И даже вопросительно.
Ади сидел задницей на земле и на вытянутых руках держал свою сумку со снадобьями. Вероятно, когда он падал, он смахнул ее, и несколько пузырьков разбилось. Их содержимое смешалось, и началась непонятная реакция: по сумке бежали молнии, в ней что-то взрывалось, шел едкий дым. Реннер отшвырнул ее — и вовремя: сумка вспыхнула сизым пламенем, хлопнула и разлетелась в клочья. Впрочем, во всеобщем светопреставлении это никто не заметил.
Ади, почесывая подбородок, поднялся на ноги.
Народец бродил по площади. Ходили все больше, широко расставляя ноги, чуть покачиваясь, будто иные моряки, сошедшие на берег, не верят в устойчивость тверди.
Все казалось бы сном, если бы не яма посреди площади.
Мы подошли к краю.
Остатки брусчатки вперемешку с досками эшафота лежали на глубине пяти саженей.
В стенах ямы четко виднелись отверстия проходов.
— Вот! Я же говорю, — запричитал зевака рядом — Под городом бесчинствуют кроты!
— Не шуми и подумай своей головой хоть раз… Где ты видел таких огромных кротов. — Ответил второй горожанин.
Некоторые проходы действительно были вышиной с рост человеческий.
— А я говорю, что это катакомбы обрушились! Эх, я же еще когда говорил, что муниципалитету следовало заняться их осушением…
Ади зевнул, махнул рукой, зевнул и мы пошли прочь.
— Чем займемся? — спросил я.
— Для начала найдем себе комнату.
Я кивнул:
— По дороге я тут видел постоялый двор.
— Квартиру, мой друг, квартиру… Что-то мне подсказывает, что задержимся мы в этом городе надолго.
Тиирская аптека
…Но банкир был неумолим: