Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
— За брачующихся, сталбыть, — сказал он, подавая стакан нам.
Самогон был мутным и злым.
Я нащупал в кошельке монету:
— А это от нас, — бросил ее в стакан. — Молодым на счастье, на новую жизнь.
Мужичок расцвел в улыбке.
На новую жизнь…
Не знаю, попала ли монета по адресу. Я в этом сомневаюсь — еще больше я сомневаюсь в том, что жизнь тех, кто женился в тот день, изменилась значительно.
Наконец свадьба сошла с тракта и вернулась к деревне. Движение на дороге восстановилось.
Буквально через пять миль, с другой стороны тракта показалась еще одна деревушка. Она жила буднично — праздник был совсем не на ее улицах. На огородах горели костры, дым стелился улицами, затекал в овраги, смешиваясь с ожидающим сумерек туманом, выплескивался на дорогу.
Я вдыхал эту смесь полной грудью — она пахла моим детством.
На холме, в четверти мили от дороги мальчишки махали руками проезжающим, что-то кричали. Голосов не было слышно — но я знал, что они кричат. Они желали доброго пути и счастливого прибытия. Когда-то давно я тоже так кричал проезжающим. А затем мне самому пришлось собираться в дорогу.
Я подумал: а ведь пройдет еще лет десять и уже свадьба этих детей перегородит кому-то дорогу. Где к тому времени буду я?
И подумал еще я такое: а как это?..
Как можно жить у дороги — но ступить на нее только раз, перекрыть своим праздником будничное движенье остальных, посторонних людей. Или напротив, уже с небес смотреть, как односельчане несут твое тело на погост, а за скромной сельской колонной пристраиваются те, кто не спешит обгонять покойника.
Как не сойти с ума, дожить до вековой мудрости, а не до маразма. Как найти разнообразие в одинаковых днях? Можно ли ходить в одно место в одно время разными дорогами всю жизнь?..
Случалось, путешественники на покое селились у дороги: раньше они проносились мимо людей, а теперь люди мимо них — движенье сохранилось. Но здесь все было иначе. Почему? Да потому что их деды делали так, потому что отцы делали так, и они не видят повода делать иначе.
Они смотрели из кустов на проносящихся мимо, а затем набирали духу, распрямляли плечи и как в старые времена — бежали, бежали — к медленной реке, к никому неведомой ветле над тихим плесом.
Ведь можно и так — в детстве залезть на вершину самого высокого дерева, осмотреться на десятки миль вокруг, подумать — мир велик. И дожить до седин, ни разу не выйдя за пределы увиденного в юности круга.
Они знают — мир велик. Но редко понимают — насколько. И ближайшая ярмарка для них — край света. И солнце садится за соседней деревней, а затем всю ночь крадется по оврагам, чтоб снова встать утром на востоке.
— Ади?
— Да…
— Ты давно в дороге?
— Дай подумать… Наняли меня где-то в середине весны… В конце последнего месяца я выступил, летом был на Вашей стороне…
— Нет, я хочу спросить — как много ты провел в дороге по жизни? Сколько лет тебе было, когда ты покинул дом.
— Говорят, я был зачат в колонне беженцев. Может, мать и врала, но это было не насилье. Наемники ведь тоже бывают беженцами. Но когда они расстались, мой отец еще не знал, что станет таковым. Он разворачивал бригаду для контрнаступления, а мать шла в спокойные земли. Так что можно сказать, что я начал путешествовать не родившись.
— Но родился ты в…
— В селе… Его название тебе ничего не скажет, и поэтому я тебе его не назову. Но там до сих пор живет моя мать, мои братья и сестры.
Вероятно, я выглядел удивленным, поэтому Ади уточнил:
— Сводные, разумеется. Единоутробные…Они совсем не такие как я, но… Но ты не поверишь — я их люблю. Ибо ребенок — это плод женщины, а от мужчины в этом…
Он задумался, усиленно жестикулируя, будто пытаясь вынуть из воздуха слово, которого не хватало.
— И во сколько лет ты пустился в дорогу? — Прервал я его поиски.
— Дорога в кадетский корпус и обратно, вероятно не в счет. Десять миль туда и обратно почти каждый праздник. А вот так окончательно я бежал из села в четырнадцать лет…
— Ты бежал из дому? — отчего-то меня это удивило.
— Не из дому. Я же сказал — из села, из провинции. Я убил человека, и меня искали, чтоб отомстить.
— Того самого? Первого?…
— Ага. Я убил человека. Убил… Человека!!! Убил!
Ади задумчиво катал эти два слова — произносил их различной интонацией, разделяя и собирая их, меняя местами. Наконец, очнулся:
— Да неважно, в общем… Ничего подобного я не испытывал ни до ни после. После драки я шел будто в сажени от земли. Я чувствовал себя внештатным командиром земли — я был не знающими потерь. Я будто шествовал со смертью в кармане. Я был властелином мира. Ведь если я его могу уничтожить, он мне и принадлежит. Недовольных мог перечеркнуть сабельным ударом.
— А что дальше?
— Дальше? Дальше было похмелье. Не с больной головой, но все же… Плохо или хорошо, но сделано… Или как с ребенком — ты теперь в ответе. В церкви ты можешь купить прощение — но это чушь и это блаж. Никто не снимет этого с тебя. Ты высказал мнение и обязан его доказывать всю жизнь. И если перестанешь это делать, то ответ будет короткой как росчерк клинка. Стало страшно за свои силы — за убитого могли мстить…
— И ты бежал?
Ади кивнул:
— Я так и сделал. Мать дала мне сумку — кажется, она ждала такого дня. И когда это случилось, вздохнула с облегчением. Проще проводить сына в дорогу, чем в могилу. Из дороги возвращаются, из могилы — никогда. Сводный брат отпустил грехи и благословил в дорогу. Но… Это не смоешь — это всегда в тебе. Это сильней тебя. Ты убийца, животное, которое вкусило крови. Которое знает о своей силе, которое живет по своим собственным законам.
— И ты видел своих родных?
— Конечно видел. Я там часто бываю. Но в первый раз я вернулся домой уже в ореоле славы. Никто из моих родных не пострадал, хотя и шпыняли их часто. Тогда со мной было еще четверо, и мы могли бы вырезать всю деревню. Но я их простил — все закончилось пьянкой. И наши семьи помирились. Более того — после моего отъезда, мои вчерашние противники стали опекать мою родню.
— И как твоя мать отнеслась к тому, что ты вернулся…
Я поперхнулся, подбирая слово, но Ади легко пришел мне на помощь.