Люди, дружившие со смертью
Шрифт:
В путь…
Но ни я, ни он не пошли в кровать. Я вернулся в свой кабинет, а Хайдер спустился в обеденный зал — очевидно, погода для него была нелетная. Я вспомнил историю про вампира, который боялся высоты и тихонько засмеялся.
Я шел и думал…
Когда мы были молоды — настолько молоды, что даже не удосуживались пересчитывать прожитые годы, то думали, что пренепременно восславимся. Станем сильными и могущественными — иной расклад для нас казался просто невозможным. Что мир будет принадлежать нам, что мы будем владеть замками и умами людей.
Но случилось иначе.
Случилось не вдруг. Жизнь начала нас поколачивать. Мы стали обрастать шишками, у нас появились места, где нам лучше не показываться.
И вот в один прекрасный момент — когда ты носишься по миру, и тебя сравнивают с верным признаком беды и чумы — кометой. Когда раздаешь налево и направо приказы — обнажить оружие, освободить помещение. Тогда… Тогда ткань времени и пространства просто рвется под твоими ногами.
Но что-то случается в этой круговерти, полет сбивается, и когда находишь время посидеть у тихой реки, ты понимаешь одну вещь. Этот мир действительно стал принадлежать тебе и таким как ты — тем, кто не оступился, не упал. А если и упал — нашел силы подняться и идти дальше…
И когда тебе кажется, что все идет по кругу — пусть тебя это не обманывает. Линия замкнется в кольцо, кольцо превратиться в колесо. И покатится по жизни — только поспевай за ним.
–
Спать я ложился поздно. Давным-давно к моим болезням добавилась бессонница — совершенно невероятная роскошь для солдата. И прежде, чем лечь в постель, я нагуливал сон. Что-то читал, что-то писал, жег свечи и лучину, пил вино и пиво.
Так было и в Тебро — я сидел за полночь, пока в обеденном зале этажом ниже не затихал последний шум. Иногда я брал стаканчик с вином и подходил к окну. За ним была ночь, и люди в домах напротив спали. Только в одном окне горел свет ночника. Вроде бы неяркий, но спать при таком мне было бы неуютно. Он горел, когда я ложился спать, горел, когда я просыпался ночью. Может, он горел и днем, но в ярком дневном свете его не было заметно.
Что-то было в этом свете плохое. Почему-то казалось, что там кто-то умирает, над кроватью склоняется сиделка, а воздух затхлый и на тумбочке в беспорядке свалены лекарства…
Я ненавидел свое воображение за такие мысли. В прошлом году я квартировал в каком-то городишке. Тогда тоже светилось окно — но все было совсем по-другому. Там родился ребенок и свет горел постоянно, но то был другой свет — полная иллюминация, оркестр света… Я видел замученную, но счастливую мать и вроде даже слышал жизнеутверждающий рев ребенка.
Я смотрел на них, пил вино в одиночку, поднимал за них молчаливые тосты…
Здесь же…
Иногда меня подмывало спуститься вниз, пересечь ночь, постучаться в дверь и произнести лишь одно слово: Почему? Но думалось — а какое право я имею вторгаться в чужое горе — тогда и я стану ответственным за него.
Я бы никогда не стал рассказывать слепцу, что вижу вокруг — зачем лишний раз напоминать тому, что у него не больше глаз, зачем рушить ту картину мира, которую он сложил в своем мозгу.
И мне оставалось одно — бежать от этого окна, из этого города. Я набросил куртку и спустился по лестнице. Дежурный, опрокинув стул, вскочил смирно. На его щеке было красное пятно — верно, он дремал и только грохот моих сапог разбудил его. Иногда я устраивал разносы за такое, но в тот день просто отмахнулся.
Выбежал на улицу, пересек площадь. Дверь, коридор, еще одна дверь… Человек под одеялом… Я перевернул его лицом к себе:
— Таден, просыпайся…
Он по очереди открыл глаза:
— Чего тебе?
— Ты пьян?
— Если не очень — тогда что?..
— Как быстро твоя бандера будет готова выступить?
Он прищурил глаз:
— Через четверть часа…
Я кивнул в ответ:
— Значит, через полчаса на площади…
–
Бегство — всегда бегство.
Без разницы, как оно именуется и как выглядит.
Я бежал от сумрачного света впереди кавалерийской сотни. Никто из следующих за мной, не знал, что именно выгнало нас ночью в дорогу.
Не в их правилах было обсуждать приказы — разве что мысленно, оставляя мне свободу действий.
Я врал, что у меня срочные дела, не удосужившись объяснить, почему они не терпят отлагательства до утра.
Впрочем, был нарушен сон был не только этой сотни — мое отбытие всколыхнуло наш мирок — я перебудил почти всех, раздавая один за другим приказы.
Загорелись даже огоньки в домах мещан. Разбуженные нашими сборами, они вставали с теплых постелей, подходили к окнам. И в этих блуждающих озерцах света терялось и тот огонек, от которого бежал я.
Но сборы были недолгими. Над постоялым двором все еще трепетал флаг бригады, но мой личный штандарт был спущен и упакован.
— Ничего не забыл? — спросил Хайдер, ставя ногу в стремя.
— Что-то забыл… — ответил я, но что именно — тоже не припомню. И, стало быть — обойдусь…
Бандера начала втягиваться из города в ночь, и разбуженный Тебро постепенно возвращался ко сну. Может, где-то пурпурным светом продолжало гореть одно окно, но мне не было до этого никакого дела.
Ни малейшего.
–
Было ранее утро. По земле полз туман. Он был густым, но совсем низким и доходил лошадям разве что до колен. Долго мы ехали молча. Люди, вырванные из сна, находились в этакой полудреме. Мне попадались солдаты, которые умели спать сидя в седле и с открытыми глазами. Но я всегда избегал их, рассовывая по крысиным углам — их умение наводило на меня жуть, да и просто опасно было их ставить в караул.
Я не торопил людей — времени было предостаточно, даже по самым скромным прикидкам у нас было еще дня три запаса.
— Так куда мы едем? — наконец спросил Хайдер, пытаясь разговором заглушить зевок.
— Ты слышал о крепости Хастен?
Он кивнул:
— Что-то слышал… Принадлежит какому-то безумцу, но контракт я бы на нее брать не стал…
— А я и не брал. Там я встречусь с Реннером.
Хайдера это, совершенно не удивило:
— Все один к одному. Крепость безумца, у которой назначает встречу этот сумасшедший. Еще немного, и я поверю, что весь мир погряз во всеобщем заговоре.