Люди среди людей
Шрифт:
– Думаю, что это - то, Клер.
На языке, на котором журналисты объясняются между собой в стенах редакции, такую сценку можно приравнять к четверке с плюсом. Полистав рукопись еще минут пять, Пежо высказался более определенно:
– Будет читаться. Смелый парень этот ваш русский. То, что он из России, даже хорошо. Надо подогревать добрые чувства к великой империи. Только вот здесь, где говорится об одесских карбонариях, мы подсократим. Не надо, чтобы нас считали слишком левыми.
В течение всего разговора Клер молча сидел в мягком кресле напротив шефа. Как получивший четверку с плюсом,
– Фитиль, - сказал Пежо и пошел в кабинет господина Марка.
«Фитиль» - значило, что материал Клера будет главным в номере, что из-за него тираж газеты будет увеличен и мальчики-продавцы станут вечером в первую очередь выкрикивать заголовок, что-нибудь вроде: «Победа над эпидемией» или «Париж говорит холере «нет». Такова газетная терминология. Впрочем, вскоре Клеру пришлось сесть в кресло прямо и погасить папиросу.
Когда Пежо вернулся от шефа номер один, на круглой его физиономии лежал толстый слой скуки. Лениво почесывая нос ладонью, что уже не предвещало ничего хорошего, он спросил:
– Вы давно знаете этого еврея из Одессы?
– Больше он не называл Хавкина другим именем.
Новые соображения Пежо сводились к следующему. Очень жаль, что в Институте Пастера не нашлось настоящего французского ученого, чтобы помочь Франции в борьбе с опасной болезнью. Выставлять иностранца в качестве ученого-спасителя оскорбительно для отечественной науки и попросту непатриотично. Кроме того, статья Клера не выдерживает критики с точки зрения экономических интересов Парижа. Если вакцина Хавкина такая уж важная победа, то, значит, положение с холерой в столице совсем не благополучно. Подобная мысль отпугнет гостей Парижа и, естественно, возмутит муниципальных чиновников, владельцев отелей, магазинов и ресторанов. Нет, так нельзя.
К концу своей речи, которую Пежо произносил с каждой фразой все тише и тише, всем своим видом давая понять, что ему смертельно надоели эти пустяки, шеф закрыл глаза. Клеру ничего не оставалось, как отправиться восвояси. Но вместо того чтобы сделать это скромно и тихо, как подобает сотруднику газеты положительного направления, Анри высказал редактору все, что давно уже думал о нем и его гнусном издании. Только облегчив душу таким образом, Клер покинул серый дом с Меркурием на вывеске. Кажется, Пежо во время его филиппики даже не открыл глаз. Впрочем, в том, что он все слышал, можно не сомневаться.
– Смотрите!
Клер выхватил у Хавкина из рук газету и развернул ее. Читать можно было только под фонарем. На шестой странице между городскими новостями, извещавшими петитом, что «в зоологический сад привезен из Египта крокодил», а «улица Бланш будет в ближайшее время расширена», Владимир с трудом разобрал сообщение из трех фраз:
«Недавно стали известны счастливые результаты смелого эксперимента д-ра Хавкина по прививке себе ослабленного холерного вибриона. Самовакцинирование дало лишь небольшое поднятие температуры. Пусть этот пример положит начало эффективной борьбе за противохолерную вакцину».
Газетный волк Франсуа Пежо показал на прощание своп клыки. Среди информационной шелухи - крохотная заметка, специально предназначенная для того, чтобы помешать строптивому сотруднику передать сенсационный материал в другую газету.
– Как же вы теперь?
– Хавкин оглядел Анри. (Журналист был подавлен, но храбрился. Хмель покидал его.) - У вас семья?
– Да. И, несмотря на это, мне не хочется верить, что газеты выходят только ради развлечения идиотов.
– Я тоже во многое не хотел бы верить…
Они стояли возле железной решетки, за которой на фоне темношиферного неба виднелся силуэт института, скромный трехэтажный особняк с высокой крышей, прорезанной окнами. Кое-где в окнах зажегся свет. Сумерки становились густо-синими.
– Что же вы все-таки думаете делать дальше?
– Хавкин придвинулся к журналисту. У него возникло такое ощущение, будто, несмотря на разницу обстоятельств, их сегодня обоих выбила из седла какая-то одна общая злая сила. В нем крепло чувство солидарности. В копце концов, Клер пострадал из-за него.
– Послушайте, Анри.
– Хавкин с удивлением услышал свой голос, так неожиданно пришло это решение.
– Послушайте, приходите завтра в институт. Если вы согласитесь бросить вашу журналистику, я попытаюсь поговорить с доктором Ру. Может быть, для вас найдется место в лаборатории.
В темноте Клер пожал руку бактериолога. Значит, Хавкин не сердится? Спасибо. Но, прежде чем складывать крылья, он хочет еще побороться. Не в одной газете, так в другой. У него не такие уж недосягаемые идеалы. Просто хочется видеть прессу более умной и человечной. Неужели не найдется редакции, где ему удастся осуществить столь скромную мечту?
Они еще раз обменялись рукопожатиями, и Клер зашагал прочь. Через минуту издали снова раздался его голос:
– Ждите меня завтра, Вольдемар. Я приду прививаться. И может быть, не один…
В вестибюле института полутемно. Единственный зажженный газовый рожок не может разогнать мрак большого помещения. В полной тишине слышно, как где-то наверху на лестнице запирает двери кабинетов папаша Саше.
– Это вы, мосье Вольдемар?
– кричит он.
– Я так и думал, что вы зайдете.
– Саше медленно спускается вниз, позванивая ключами.
– Не беспокойтесь, крошки накормлены. Я так и сказал этому господину: мосье Хавкин непременно зайдет навестить своих зверьков…
– Какому господину, Саше?
– Как? Разве в вестибюле его нет?
– Саше свешивается через перила, вглядываясь в полутьму вестибюля.
– Здесь только что сидел…
Они видят его одновременно: маленького сутулого человека с большой лысой головой. Человек смущенно поднимается с дивана. Он очень давно ожидает профессора и немного задремал. У него тихий голос и речь жителя рабочей окраины. Фамилию свою он проглатывает. Что-то вроде Трела. Винсент Трела. Зато подробно разъясняет, что работает наборщиком в большой типографии Бушара на улице Гренель, той самой, где печатаются самые известные в Париже журналы. У них там хорошие мастера и отличные люди. Между прочим, в типографии Бушара, как нигде, уважают науку. Когда строили Институт Пастера, печатники внесли деньги на это доброе дело. Старому скупердяю Бушару ничего не оставалось делать, как, глядя на своих рабочих, тоже приложить руку к подписному листу.