Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
Первые произведения Мольера, как например «Ревность Барбульеса», были не более как переделки итальянских комедий, но их жизненная правда, неодолимое очарование истинного комизма заставляли забывать все их недостатки.
Кто знает, как легко и охотно смеется парижанин, тот поймет, что труппа Мольера должна была в скором времени стать любимицей публики.
Дом Рамбулье метал огонь и молнии, Бургонне скрежетал зубами, Марэ хныкал, отважились даже произвести в Пти-Бурбон несколько скандалов, но все было тщетно! Все эти козни только упрочивали популярность Мольера. Враги его должны были пережить даже то унижение, что осенью пятьдесят девятого года король, по желанию Мольера, взял у Бургонне молодую талантливую актрису Боваль, а у Марэ — многообещающего семилетнего Мишеля Байрана и присоединил их к труппе Пти-Бурбон. С этих пор началась бесконечная война между трагедией и комедией, между Бурзольтом и Мольером, война не на жизнь, а на смерть.
К самым непримиримым противникам Мольера принадлежали «остроумцы» дома Рамбулье, не потому только, что они сочувствовали классическому направлению Корнеля, что своим открытым презрением хотели противодействовать королевской протекции и составить, так сказать, ученую оппозицию, но главным образом потому, что не могли простить Мольеру его ловкого вторжения к ним под маской аббата. Недоброжелательство Рамбулье простерлось и на Нинон за ее покровительство Мольеру и за многие другие поступки вероломной красавицы, совсем несогласные с духом Рамбулье.
В это время в политическом мире происходили знаменательные перемены. Герцогиня Лонгевиль примирилась с Конти и кардиналом. Супруг герцогини Генрих Динуа де Лонгевиль вернулся из изгнания и был любезно принят при дворе. Маршал Конде подписал в Нидерландах прелиминарные статьи договора. Графиня де Сен-Марсан также успокоилась: ее обоих сыновей приняли в придворный штат принца Анжуйского. В благодарность за эту милость она вместе с де Брезе склонила к миру Карла Лотарингского. С устранением этих главнейших препятствий переговоры с Испанией быстро подвинулись вперед и в августе тысяча шестьсот пятьдесят девятого года был заключен давно желанный Пиренейский мир и решена женитьба Людовика XIV на инфанте Терезии. В числе лиц, подписавших этот контракт, был и принц Карл Валлийский, надежды которого на английский престол значительно окрепли. Положение фамилии Стюартов, которые вели до сих пор весьма печальную жизнь — то исполненную разочарований и огорчений, то снова полную воскресающих надежд, значительно изменилось со времени неудачного визита Людовика XIV. Вскоре после того явилась в Сен-Коломбо Анна Австрийская, и Кольбер с согласия Генриетты, королевы английской, подписала брачный договор принцессы Анны с принцем Анжуйским. На другой же день принцесса по собственному желанию оставила Сен-Коломбо и поселилась в отеле Mesnil, находившемся в Сен-Жермене. Королева Генриетта приобрела теперь большое значение, как будущая теща брата его величества. Она появилась при дворе, и влияние графа Жермина д’Альбано значительно уменьшилось. Когда он находился в свите Генриетты, его совершенно не замечали и обходились с ним с таким пренебрежением, какое только возможно было выказать, не нарушая уважения к вдовствующей королеве английской. Но лорд Жермин оставался непоколебимо спокоен, он был слишком уверен в расположении к нему Генриетты и знал, что она никогда не решится расстаться с ним. Его политика была упорно неблагосклонна к Франции. Будущее должно было доказать, как справедливы были его опасения и как пагубна была для Стюартов поддержка Франции!
Но Генриетта и Анна Стюарт были по происхождению, религии и образованию француженки. Они не только не чувствовали ни малейшей симпатии к англичанам, но, напротив, ненавидели страну, где король Карл был обезглавлен. Унизить эту страну, поставить ее в зависимость от Франции было бы для них сладкой местью. К несчастью, женская политика почти всегда руководствуется своими личными чувствами.
Слабые, дряблые натуры не выдерживают ударов судьбы и падают под их тяжестью, но есть сильные, непреклонные личности, гордую волю которых несчастье не гнет, а закаляет и вызывает на новую борьбу с судьбой. Такой характер был у Анны Стюарт. Она твердо перенесла оскорбление, нанесенное ей Людовиком XIV, но затаила в душе страшную жажду мести.
Суровый октябрьский ветер со свистом носился на широком пространстве, занимаемом Сен-Жерменским лесом, который простирался на полторы мили от холма Шамбери и был окружен с трех сторон Сеной. На западной стороне леса возвышался небольшой серый замок — Мезон-Мениль. Некогда в этом самом замке очаровательная шотландская королева Мария Стюарт провела самые счастливые годы своей молодости вместе с прекрасным дофином Франциском. Теперь в нем жила принцесса Анна.
Приняв решение королевы-матери поселиться здесь, принцесса поставила условием не иметь никаких сношений с Сен-Жерменом и Лувром до тех пор, пока ее официальное обручение с принцем Анжуйским не сделает невозможным дальнейшую замкнутость. Анна Австрийская слишком уважала сердечную рану молодой девушки, чтобы не согласиться на ее желание.
С наступлением зимы наружность Мезон-Мениль стала еще печальнее и мрачнее. Но зато внутренность замка совсем не соответствовала его внешности. Он не только был отделан со всей роскошью, характеризующей век Людовика XIV, но и все, живущее в нем, дышало веселостью, остроумием и молодостью.
Верная Мертон, доверенная приятельница Анны Стюарт, была ее первой статс-дамой, веселая маршальша Гранчини — ее обер-гофмейстериной: она доводила до сведения принцессы все, что происходило в королевском семействе, а госпожа Лафайет, ревностная посетительница Рамбулье, сообщала ей все парижские новости. Домоправительница Пурнон, танцмейстер, шталмейстер, учитель музыки, огромное количество камер-фрау, лакеев, конюхов служили для удовлетворения всех прихотей и капризов, какие только могли родиться в прихотливой головке принцессы. И кто бы мог узнать теперь в стройной грациозной девушке, одетой в богатое платье новейшего фасона, ту смешную жалкую фигурку, которая произвела такое неблагоприятное впечатление на Людовика XIV!
Анна с госпожами Мертон, Гранчини и Лафайет сидела в маленькой угловой гостиной, окна которой выходили с одной стороны на реку, с другой — на улицу, ведущую вдоль берега Сены к замку Сен-Жермен. Лафайет только что закончила чтение «Эдипа», которого привезла с собой из Парижа, и маленькое общество перешло к вечно новому и занимательному разговору о делах и поступках своих ближних. Знатные дамы тем более любят подобные пересуды, чем менее они сами могут быть им подвергнуты.
— Нет ли каких-нибудь известий о возвращении его величества и о заключении мира? — спросила Анна госпожу Гранчини.
Обер-гофмейстерина, стоящая у окна, обернулась.
— Ничего неизвестно, принцесса, кроме того, что и брачный договор был решен на первой же конференции и что после того его величество сказал со вздохом: «Однако у нас будет довольно смуглая спутница жизни. Что делать? Нужно довольствоваться и этим».
Глаза Анны сверкнули, она насмешливо улыбнулась:
— Умеренность, особенно в любви, — необходимое качество для королей. Впрочем, я прихожу к заключению, что то сердечное ощущение, которое мы называем любовью, выражает детскую слабость и происходит только от нашей житейской неопытности.
— Но, во всяком случае, — лукаво улыбнулась Гранчини, — это слабость такого рода, что иногда самые умные люди не в состоянии побороть ее.
— А я держусь совсем противного мнения, — холодно заметила принцесса. — Я полагаю, что умная женщина должна смотреть на любовь только как на орудие для подчинения мужчин, которых общество слишком щедро оделило властью. Однако довольно философствовать о любви, расскажите мне лучше что-нибудь о принце Анжуйском. Правда ли, что он нисколько не скрывает своих театральных похождений и своей симпатии к Дюпарк? Как видно, он не довольствуется платонической любовью?
— Вам бы не следовало так резко осуждать заблуждения принца, — сказала госпожа Лафайет, — принц никого еще не любит, решительно ничем не занят, мудрено ли, что он увлекся труппой Мольера? Если бы ему не дали этой несчастной забавы, я уверена, что великий дух Корнеля развил бы в нем лучший вкус.
— А я стою за Мольера, — весело вскричала Гранчини, — решительно не понимаю, почему смех не может доставить столько же удовольствия, сколько и плач! Что касается вашего объяснения увлечений принца, то оно совершенно неверно. Если monsieur не почувствовал еще серьезной любви, то, простите, виноваты в этом только вы одни. Зачем вы отвергаете все его просьбы о свидании?