М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Возвратясь домой, я еще больше негодовала на
Л<опу>хина; ведь это его необдуманная откровенность
навлекла мне такие неловкие разговоры с Лермонтовым,
сблизила меня с ним.
Проучу же я его, помучаю, раздумывала я. Понятно,
что я хотя бессознательно, но уже действовала, думала
и руководствовалась внушениями Мишеля. А между
тем, все мои помышления были для Лермонтова. Я вспо
минала малейшее его слово, везде видела его жгучие
глаза,
в сердце, но я не признавалась себе, что люблю его.
Приедет Л<опу>хин, рассуждала я сама с собой, и все
пойдет иначе; он любит меня, хотя и без волнения,
но глубоко; участие его успокоит меня, разгонит мои
сомнения, я ему расскажу подробно все, что мне
говорил Лермонтов; я не должна ничего от него скры
вать. Так думала я, так хотела поступить, но вышло
иначе.
Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный,
бледный; улучил минуту уведомить меня, что Л<опу>хин
приехал, что он ревнует, что встреча их была как встреча
двух врагов и что Л<опу>хин намекнул ему, что он
знает его ухаживанье за мной и что он не прочь и от
111
дуэли, даже и с родным братом, если бы тот задумал
быть его соперником 42.
— Видите л и , — продолжал Л е р м о н т о в , — если лю
бовь его к вам не придала ему ума, то по крайней мере
придала ему догадливости; он еще не видал меня с вами,
а уже знает, что я вас люблю; да, я вас л ю б л ю , — по
вторил он с каким-то диким в ы р а ж е н и е м , — и нам
с Л<опу>хиным тесно вдвоем на земле!
— М и ш е л ь , — вскричала я вне с е б я , — что же мне
делать?
— Любить меня.
— Но Л<опу>хин, но письмо мое, оно равняется
согласию.
— Если не вы решите, так предоставьте судьбе или
правильнее сказать: пистолету.
— Неужели нет исхода? Помогите мне, я все сде
лаю, но только откажитесь от дуэли, только живите
оба, я уеду в Пензу к дедушке, и вы оба меня скоро
забудете.
— Послушайте: завтра приедет к вам Л<опу>хин;
лучше не говорите ему ни слова обо мне, если он сам
не начнет этого разговора; примите его непринужденно,
ничего не говорите родным о его предложении; увидя
вас, он сам догадается, что вы переменились к нему.
— Я не переменилась, я все та же, и все люблю
и уважаю его.
— Уважаете! Это не любовь; я люблю вас, да и вы
меня любите, или это будет непременно; бойтесь меня,
я на все способен и никому вас не уступлю, я хочу вашей
любви. Будьте осторожны, две жизни в ваших руках!
Он уехал, я осталась одна с самыми грустными
мыслями, с самыми черными предчувствиями. Мне
все казалось, что Мишель лежит передо мной в крови,
раненный, умирающий; я старалась в воображении моем
заменить его труп трупом Л<опу>хина; это мне не уда
валось, и, несмотря на мои старания, Л<опу>хин являл
ся передо мной беленьким, розовым, с светлым взором,
с самодовольной улыбкой. Я жмурила глаза, но обе эти
картины не изменялись, не исчезали. Совесть уже
мучила меня за Л<опу>хина; сердце билось, замирало,
жило одним только Лермонтовым.
На другой день, часов в двенадцать, приехал к нам
Л<опу>хин; это первое свидание было принужденно,
тетка не отходила от нас; она очень холодно и свысока
приняла Л<опу>хина; но по просьбе дяди Николая
112
Васильевича пригласила его в тот же день к себе
обедать. Дядя желал от души, чтоб я вышла замуж
за Л<опу>хина, и лишь только он уехал, он начал
мне толковать о всех выгодахтакой партии, но и тут
я ни в чем не призналась ему, как ни добивался он
откровенности, но на этот раз я действовала уже по
расчету. С первых моих слов он бы выгнал Лермонтова,
все высказал Л<опу>хину и устроил бы нашу свадьбу.
А. мне уже казалось невозможным отказаться от счастия
видеть Мишеля, говорить с ним, танцевать с ним.
За обедом Л<опу>хин сидел подле меня; он был
веселее, чем утром, говорил только со мною, вспоминал
наше московское житье до малейшей подробности,
осведомлялся о моих выездах, о моих занятиях,
о моих подругах.
Мне было неловко с ним. Я все боялась, что он вот
сейчас заговорит о Мишеле; я сознавалась, что очень
виновата пред ним, рассудок говорил мне: «С ним ты
будешь с ч а с т л и в а » , — а сердце вступалось за Лермон
това и шептало мне: «Тот больше тебя любит». Мы
ушли в мой кабинет, Л<опу>хин тотчас же спросил меня:
— Помните ли, что вы писали Сашеньке в ответ
на ее письмо?
— К о н е ч н о , — отвечала я, — это было так недавно.
— А если бы давно, то вы бы забыли или пере
менились?
— Не знаю и не понимаю, к чему ведет этот допрос.
— Могу ли я объясниться с вашими родными?
— Ради бога, п о д о ж д и т е , — сказала я с живостью.
— Зачем же ждать, если вы согласны?
— Все лучше; постарайтесь понравиться Марье Ва