М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
ми они есть, с их ошибками, но с свежестью чувства;
они, точно, не полны, но, если вы их переделаете, они
утратят свою неподдельность, оттого-то я и дорожу
вашими первыми опытами.
Он настаивал, я защищала свое добро — и отстояла.
На другой день вечером мы сидели с Лизой в малень
кой гостиной, и как обыкновенно случается после двух
балов сряду, в неглиже, усталые, полусонные, и лениво
читали вновь вышедший роман г-жи Деборд-Вальмор
«L'atelier d'un peintre» 40. Марья Васильевна по обыкно
вению играла в карты в большой приемной, как вдруг
раздался шум сабли и шпор.
— Верно, Л е р м о н т о в , — проговорила Лиза.
— Что за в з д о р , — отвечала я, — с какой стати?
Тут раздались слова тетки: «Мои племянницы в той
к о м н а т е » , — и перед нами вдруг явился Лермонтов.
Я оцепенела от удивления.
— Как это м о ж н о , — вскрикнула я, — два дня
сряду! И прежде никогда не бывали у нас, как это вам
не отказали! Сегодня у нас принимают только самых
коротких.
— Да мне и отказывали, но я настойчив.
— Как же вас приняла тетка?
— Как видите, очень хорошо, нельзя лучше, потому
что допустила до вас.
— Это просто сумасбродство, Monsieur Michel, s'est
absurde, вы еще не имеете ни малейшего понятия о свет
ских приличиях.
Не долго я сердилась; он меня заговорил, развесе
лил, рассмешил разными рассказами. Потом мы пусти
лись рассуждать о новом романе, и, по просьбе его, я ему
дала его прочитать с уговором, чтоб он написал свои
замечания на те места, которые мне больше нравились
и которые, по Онегинскойдурной привычке, я отмечала
карандашом или ногтем; он обещал исполнить уговор
и взял книги.
Он предложил нам гадать в карты и, по праву черно
книжника, предсказать нам будущность. Немудрено
было ему наговорить мне много правды о настоящем;
107
до будущего он не касался, говоря, что для этого нужны
разные приготовления.
— Но по руке я еще лучше г а д а ю , — сказал о н , —
дайте мне вашу руку, и увидите.
Я протянула ее, и он серьезно и внимательно стал
рассматривать все черты на ладони, но молчал.
— Ну что же? — спросила я.
— Эта рука обещает много счастия тому, кто будет
ею обладать и целовать ее, и потому я первый восполь
з у ю с ь . — Тут он с жаром поцеловал и пожал ее.
Я выдернула руку, сконфузилась, раскраснелась
и убежала в другую комнату. Что это был за поцелуй!
Если я проживу и сто лет, то и тогда я не позабуду его;
лишь только я теперь подумаю о нем, то кажется, так
и чувствую прикосновение его жарких губ; это воспо
минание и теперь еще волнует меня, но в ту самую
минуту со мной сделался мгновенный, непостижимый
переворот; сердце забилось, кровь так и переливалась
с быстротой, я чувствовала трепетание всякой жилки,
душа ликовала. Но вместе с тем, мне досадно было на
Мишеля; я так была проникнута моими обязанностями
к Л<опу>хину, что считала и этот невинный поцелуй
изменой с моей стороны и вероломством с его.
Я была серьезна, задумчива, рассеянна в продол
жение всего вечера, но непомерно счастлива! Мне все
представлялось в радужном сиянии.
Всю ночь я не спала, думала о Л<опу>хине, но еще
более о Мишеле; признаться ли, я целовала свою руку,
сжимала ее и на другой день чуть не со слезами умыла
ее: я боялась сгладить поцелуй. Нет! Он остался
в памяти и в сердце, надолго, навсегда! Как хорошо, что
воспоминание никто не может похитить у нас; оно одно
остается нам верным и всемогуществом своим воскре
шает прошедшее с теми же чувствами, с теми же ощу
щениями, с тем же пылом, как и в молодости. Да
я думаю, что и в старости воспоминание остается
молодым.
Во время бессонницы своей я стала сравнивать
Л<опу>хина с Лермонтовым; к чему говорить, на чьей
стороне был перевес? Все нападки Мишеля на ум
Л<опу>хина, на его ничтожество в обществе, все, вы
ключая его богатства, было уже для меня доступно
и даже казалось довольно основательным; его же дове
рие к нему непростительно глупым и смешным. Поэтому
108
я уже не далеко была от измены, но еще совершенно не
понимала состояние моего сердца.
В среду мы поехали на бал к известному адмиралу
Шишкову; 41 у него были положенные дни. Грустно
было смотреть на бедного старика, доживающего свой
век! Он был очень добр, и ему доставляло удовольствие
окружать себя веселящеюся молодежью; он, бывало,
со многими из нас поговорит и часто спрашивал: на
месте ли еще ретивое? У него были часто онемения
головы, и тогда он тут же в зале ложился на диван
и какая-то женщина растирала ему виски и темя; все
ее звали чесалкой, —она, как тень, следила за Алексан
дром Семеновичем, который едва передвигал ноги.