М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
о скором своем отъезде в Москву 36.
— И скоро вы едете?
— К праздникам или тотчас после праздников.
— Я вам завидую, вы увидите Сашеньку!
— Я бы вам охотно уступил это счастие, особенно
вам, а не другому. Я еду не для удовольствия: меня
тоже зависть гонит отсюда; я не хочу, я не могу быть
свидетелем счастия другого, видеть, что богатство до
ставляет все своим и з б р а н н ы м , — богатому лишнее
иметь ум, душу, сердце, его и без этих прилагательных
полюбят, оценят; для него не заметят искренней любви
бедняка, а если и заметят, то прикинутся недогадли
выми; не правда ли, это часто случается?
104
— Я не знаю, я никогда не была в таком положении;
по моему мнению, одно богатство без личных достоинств
ничего не значит.
— Поэтому позвольте вас спросить, что же вы на
шли в Л<опу>хине?
— Я говорю вообще и не допускаю личностей.
— А я прямо говорю о нем.
— О, если т а к , — сказала я, стараясь выказать как
можно больше о д у ш е в л е н и я , — так мне кажется, что
Л<опу>хин имеет все, чтоб быть истинно любимым
и без его богатства; он так добр, так внимателен, так
чистосердечен, так бескорыстен, что в любви и в дружбе
можно положиться на него.
— А я уверен, что если бы отняли у него принад
лежащие ему пять тысяч душ, то вы бы первая и не
взглянули на него.
— Могу вас уверить, я не знала, богат или беден
он, когда познакомилась с ним в Москве, и долго спустя
узнала, как отец его поступил благородно с сестрой
своей и, по неотступной просьбе Л<опу>хина, уступил
ей половину и м е н и я , — а такие примеры редки. Теперь
я знаю, что он богат, но это не увеличило ни на волос
моего хорошего мнения о нем; для меня богатство для
человека все равно, что роскошный переплет для книги:
глупой не придаст занимательности, хорошей — не при
даст цены и своей мишурной позолотой.
— И вы всегда так думали?
— Всегда, и несколько раз доказывала это на деле.
— Так ваше мнение о Л<опу>хине?
— Самое лестное и непоколебимое.
— Да я знал и прежде, что вы в Москве очень
благоволили к нему, а он-то совсем растаял; я знаю все,
помните ли вы Нескучное, превратившееся без вас
в Скучное, букет из незабудок, страстные стихи в аль
боме? Да, я все тогда же знал и теперь знаю, с какими
надеждами он сюда едет.
— Вы в самом деле чернокнижник, но истощаете
свое дарование на пустяки.
— О, если бы я был точно чернокнижник! Но я про
сто друг Л<опу>хина и у него нет от меня ни одной
скрытой мысли, ни одного задушевного желания.
Мне еще досаднее стало на Л<опу>хина, зачем по
ставил он меня в фальшивое положение перед Мише
лем, разболтав ему все эти пустяки и наши планы на
будущее.
105
Между тем мазурка кончилась; в ожидании ужина
Яковлев 37 пел разные романсы и восхищал всех своим
приятным голосом и чудной методой.
Когда он запел:
Я вас любил, любовь еще, быть может,
В душе моей погасла не совсем... —
Мишель шепнул мне, что эти слова выражают ясно его
чувства в настоящую минуту.
Но пусть она вас больше не тревожит,
Я не хочу печалить вас ничем.
— О н е т , — продолжал Лермонтов в п о л г о л о с а , —
пускай тревожит, это — вернейшее средство не быть
забыту.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим.
— Я не понимаю робости и б е з м о л в и я , — шептал
о н , — а безнадежность предоставляю женщинам.
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим! 38
— Это совсем надо переменить; естественно ли
желать счастия любимой женщине, да еще с другим?
Нет, пусть она будет несчастлива; я так понимаю
любовь, что предпочел бы ее любовь — ее счастию; не
счастлива через меня, это бы связало ее навек со мною!
А ведь такие мелкие, сладкие натуры, как Л<опу>хин,
чего доброго, и пожелали бы счастия своим предметам!
А все-таки жаль, что я не написал эти стихи, только
я бы их немного изменил. Впрочем, у Баратынского
есть пьеса, которая мне еще больше нравится, она еще
вернее обрисовывает мое прошедшее и н а с т о я щ е е . —
И он начал декламировать:
Нет; обманула вас молва,
По-прежнему я занят вами,
И надо мной свои права
Вы не утратили с годами.
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца,
Другим молился божествам,
Но с беспокойством староверца! 39
— Вам, Михаил Юрьевич, нечего завидовать этим
стихам, вы еще лучше выразились:
106
Так храм оставленный — все храм,
Кумир поверженный — все бог!
— Вы помните мои стихи, вы сохранили их? Ради
бога, отдайте мне их, я некоторые забыл, я переделаю
их получше и вам же посвящу.
— Нет, ни за что не отдам, я их предпочитаю каки