М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
99
скрывать от Сашеньки его стихи и блаженствовала,
когда мне удавалось ее обмануть.
В то время был публичный экзамен в Университет
ском пансионе. Мишель за сочинения и успехи в истории
получил первый приз: весело было смотреть, как он был
счастлив, как торжествовал 30. Зная его чрезмерное
самолюбие, я ликовала за него. Смолоду его грызла
мысль, что он дурен, нескладен, не знатного происхож
дения, и в минуты увлечения он признавался мне не раз,
как бы хотелось ему попасть в люди,а главное, никому
в этом не быть обязану, кроме самого себя. Мечты его
уже начали сбываться, долго, очень долго будет его имя
жить в русской литературе — и до гроба в сердцах
многих из его поклонниц.
В конце сентября холера еще более свирепствовала
в Москве; тут окончательно ее приняли за чуму или
общее отравление; страх овладел всеми; балы, увесе
ления прекратились, половина города была в трауре,
лица вытянулись, все были в ожидании горя или
смерти. Лермонтов от этой тревоги вовсе не похорошел.
Отец мой прискакал за мною, чтоб увезти меня
из зачумленного города в Петербург. Более всего мне
было грустно расставаться с Сашенькой, а главное, я при
выкла к золотой волюшке, привыкла располагать своим
временем — и вот опять должна возвратиться под тя
желое ярмо Марьи Васильевны!
С неимоверною тоскою простилась я с бабушкой
Прасковьей Петровной (это было мое последнее про
щание с ней), с Сашенькой, с Мишелем; грустно,
тяжело было мне! Не успела я зайти к Елизавете Алек
сеевне Арсеньевой, что было поводом к следующим
стихам:
Свершилось! Полно ожидать
Последней встречи и прощанья!
Разлуки час и час страданья
Придут — зачем их отклонять!
Ах, я не знал, когда глядел
На чудные глаза прекрасной,
Что час прощанья, час ужасный
Ко мне внезапно подлетел.
Свершилось! Голосом бесценным
Мне больше сердца не питать,
Запрусь в углу уединенном
И буду плакать... вспоминать!
1 октября 1830 г.31
100
Когда я уже уселась в карету и дверцы захлопну
лись, Сашенька бросила мне в окно вместе с цветами
и конфектами исписанный клочок б у м а г и , — не помню
я стихов вполне:
Итак, прощай! Впервые этот звук
Тревожит так жестоко грудь мою.
Прощай! Шесть букв приносят столько мук,
Уносят все, что я теперь люблю!
Я встречу взор ее прекрасных глаз,
И может быть... как знать... в последний раз! 32
1834 г.
<...> Живо я помню этот, вместе и роковой и счаст
ливый вечер; мы одевались на бал к госпоже К. Я была
в белом платье, вышитом пунцовыми звездочками,
и с пунцовыми гвоздиками в волосах. Я была очень
равнодушна к моему туалету.
«Л<опу>хин не увидит м е н я , — думала я, — а для
прочих я уже не существую».
В швейцарской снимали шубы и прямо входили
в танцевальную залу по прекрасной лестнице, убранной
цветами, увешанной зеркалами; зеркала были так раз
мещены в зале и на лестнице, что отражали в одно вре
мя всех приехавших и приезжающих; в одну минуту
можно было разглядеть всех знакомых. По близору
кости своей и по равнодушию я шла, опустив голову,
как вдруг Лиза вскричала: «Ах, Мишель Лермонтов
здесь!»
— Как я р а д а , — отвечала я, — он нам скажет,
когда приедет Л<опу>хин.
Пока мы говорили, Мишель уже подбежал ко мне,
восхищенный, обрадованный этой встречей, и сказал
мне:
— Я знал, что вы будете здесь, караулил вас у две
рей, чтоб первому ангажировать вас.
Я обещала ему две кадрили и мазурку, обрадова
лась ему, как умному человеку, а еще более как другу
Л<опу>хина. Л<опу>хин был моей первенствующей
мыслью. Я не видала Лермонтова с <18>30-го года; он
почти не переменился в эти четыре года, возмужал не
много, но не вырос и не похорошел и почти все такой
же был неловкий и неуклюжий, но глаза его смотрели
с большею уверенностию, нельзя было не смутиться,
когда он устремлял их с какой-то неподвижностью.
101
— Меня только на днях произвели в офицеры 3 3 , —
сказал о н , — я поспешил похвастаться перед вами моим
гусарским мундиром и моими эполетами; они дают мне
право танцевать с вами мазурку; видите ли, как я зло
памятен, я не забыл косого конногвардейца, оттого
в юнкерском мундире я избегал случая встречать вас;
помню, как жестоко вы обращались со мной, когда
я носил студенческую курточку.
— А ваша злопамятность и теперь доказывает, что
вы сущий ребенок; но вы ошиблись, теперь и без ваших
эполет я бы пошла танцевать с вами.
— По зрелости моего ума?
— Нет, это в сторону, во-первых, я в Петербурге
не могу выбирать кавалеров, а во-вторых, я перемени
лась во многом.
— И этому причина любовь?