М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
и подаренного мне в знак дружбы, берегу я по сие
84
время как драгоценное воспоминание юности. Из этих-
то детских журналов,благородных забав в часы
отдохновения, узнал я в первый раз имя Лермонтова,
которое случалось мне встречать под стихотворениями,
запечатленными живым поэтическим чувством и неред
ко зрелостию мысли не по летам. И вот что заставляло
меня смотреть с особенным любопытством и уваже
нием на Лермонтова, и потому более, что до того вре
мени мне не случалось видеть ни одного русского поэта,
кроме почтенного профессора, моего наставника,
А. Ф. Мерзлякова.
Не могу вспомнить теперь первых опытов Лермон
това, но кажется, что ему принадлежат читанные мною
отрывки из поэмы Томаса Мура «Лалла-Рук» и пере
воды некоторых мелодий того же поэта (из них я очень
помню одну, под названием «Выстрел») 1.
Прошло несколько лет с того времени; имя Лермон
това не исчезло из моей памяти, хотя я нигде не встре
чал его печатно; наконец, если не ошибаюсь, в «Биб
лиотеке для чтения» увидел я его в первый раз 2 и, не
будучи знаком с поэтом, обрадовался ему, как старому
другу. После того в «Литературных прибавлениях
к Русскому инвалиду» появилось его стихотворение
(без имени): «Песня про царя Иоанна Васильевича,
молодого опричника и удалого купца Калашникова» 3.
Не знаю, какое впечатление произвело стихотворение
это в Петербурге, но в Москве оно возбудило общее
участие, и хотя имени автора под этим стихотворением
подписано не было, однако ж оно скоро сделалось
известно всем любителям литературы.
E. A. СУШКОВА
ИЗ «ЗАПИСОК»
1830 г.
В Москве я свела знакомство, а вскоре и дружбу
с Сашенькой Верещагиной 1. Мы жили рядом на Молча
новке и почти с первой встречи сделались неразлучны:
на водах, на гулянье, в театре, на вечерах, везде и всегда
вместе. Александр Алексеев ухаживал за нею, а брат
его Николай за мною 2, и мы шутя называли друг друга
«bella soeur» *.
Меня охотно к ней отпускали, но не для моего удо
вольствия, а по расчету: ее хотели выдать замуж за од
ного из моих дядей — вдовца с тремя почти взрослыми
детьми, и всякий раз, отпуская меня к ней, приказывали
и просили расхваливать дядю и намекать ей о его
любви 3.
Он для своих лет был еще хорош собою, любезен
по-своему, то есть шутник (чего я никогда не терпела
ни в ком) и всячески старался пленить Сашеньку,
слывшую богатой невестой; но обе мы трунили над
стариком, как говорится, водили его за нос, обе мы да
вали ему несбыточные надежды на успех, она из кокет
ства, а я из опасения, чтоб меня не разлучили с ней,
и мы сообща все проволочки, все сомнения, все замед
ления сваливали на бессловесную старушку, мать ее.
У Сашеньки встречала я в это время ее двоюрод
ного брата, неуклюжего, косолапого мальчика лет шест
надцати или семнадцати, с красными, но умными,
выразительными глазами, со вздернутым носом и язви
тельно-насмешливой улыбкой 4. Он учился в Универси
тетском пансионе, но ученые его занятия не мешали ему
* свояченицы ( фр.) .
86
быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье
и на вечерах; все его называли просто Мишель, и я так
же, как и все, не заботясь нимало о его фамилии.
Я прозвала его своим чиновником по особым поруче
ниям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой
зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал,
и я грозила отрешить его от вверенной ему должности.
Один раз мы сидели вдвоем с Сашенькой в ее каби
нете, как вдруг она сказала мне: «Как Лермонтов
влюблен в тебя!»
— Лермонтов! Да я не знаю его и, что всего лучше,
в первый раз слышу его фамилию.
— Перестань притворяться, перестань скрытничать,
ты не знаешь Лермонтова? Ты не догадалась, что он
любит тебя?
— Право, Сашенька, ничего не знаю и в глаза
никогда не видала его, ни наяву, ни во сне.
— Мишель, — закричала она, — поди сюда, пока
жись. Cath'erine утверждает, что она тебя еще не рас
смотрела, иди же скорее к нам.
— Вас я знаю, Мишель, и знаю довольно, чтоб долго
помнить вас, — сказала я вспыхнувшему от досады Лер
монтову, — но мне ни разу не случилось слышать вашу
фамилию, вот моя единственная вина, я считала вас, по
бабушке, Арсеньевым.
— А его вина, — подхватила немилосердно Сашень
к а , — это красть перчатки петербургских модниц,
вздыхать по них, а они даже и не позаботятся осведо
миться об его имени.
Мишель рассердился и на нее и на меня и опрометью