М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
которое у нее было на голове, с тем что на другой же
день оно будет возвращено ей, ежели не им самим, то
* обруч, который носили на голове ( фр.) .
433
кем-нибудь из его товарищей. Не придавая большого
значения этим словам, она дала ему bandeau, которое
и нашли у него в кармане, что подало повод думать,
не была ли причиною дуэли m-lle Быховец; конечно,
скоро
ей 3. Выехав из колонки, Лермонтов, Столыпин и про
чие свернули с дороги в лес, недалеко от кладбища,
и остановились на первой полянке, показавшейся им
удобной: выбирать было и трудно под проливным дож
дем. Первый стрелял Мартынов, а Лермонтов будто бы
прежде сказал секунданту, что стрелять не будет, и был
убит наповал, как рассказывал нам Глебов.
Когда мы несколько пришли в себя от такого тре
волнения, переоделись и, сидя у открытого окна, смот
рели на проходящих, то видели, как проскакал Василь
чиков к коменданту и за доктором; позднее провели
Глебова под караул на гауптвахту. Мартынова же, как
отставного, посадили в тюрьму, где он провел ужасных
три ночи, в сообществе двух арестантов, из которых
один все читал псалтырь, а другой произносил страш
ные ругательства. Это говорил нам сам Мартынов впо
следствии 4. К девяти часам все утихло. Вечер был
чудный, тишина в воздухе необыкновенная, луна све
тила как день. Роковая весть быстро разнеслась по го
роду. Дуэль— неслыханная вещь в Пятигорске! Многие
ходили смотреть на убитого поэта из любопытства;
знакомые же его из участия и желания узнать о при
чине дуэли спрашивали нас, но мы и сами ничего
не знали тогда верного. Это хождение туда-сюда про
должалось до полуночи. Все говорили шепотом, точно
боялись, чтобы их слова не раздались в воздухе и не раз
будили бы поэта, спавшего уже непробудным сном.
На бульваре и музыка два дня не играла.
На другой день, когда собрались все к панихиде,
долго ждали священника, который с большим трудом
согласился хоронить Лермонтова, уступив убедитель
ным и неотступным просьбам кн. Васильчикова и дру
гих, но с условием, чтобы не было музыки и никакого
параду. Наконец приехал отец Павел, но, увидев на
дворе оркестр, тотчас повернул назад; музыку мгновен
но отправили, но зато много усилий употреблено было,
чтобы вернуть отца Павла. Наконец все уладилось, от
служили панихиду и проводили на кладбище; гроб нес
ли товарищи; народу было много, и все шли за гробом
в каком-то благоговейном молчании. Это меня пора-
434
жало: ведь не все же его знали и не все его любили! Так
было тихо, что только слышен был шорох сухой травы
под ногами.
Похоронили и положили небольшой камень с над
писью: Михаил,как временный знак его могилы
(потому что весной 1842 года его увезли; мы были,
когда вынули его гроб, поставили в свинцовый, помоли
лись и отправили его в путь). Во время панихиды мы
стояли в другой комнате, где лежал его окровавленный
сюртук, и никому тогда не пришло в голову сохранить
его. Несколько лет спустя мне случилось быть в Тарха
нах и удалось поклониться праху незабвенного поэта;
над могилою его выстроена маленькая часовня, в ней
стоит один большой образ (какого святого, не помню)
и ветка Палестины, —подаренная ему А. Н. Муравьевым,
в ящике под стеклом. Рядом с Михаилом Юрьевичем
похоронена и бабушка его Арсеньева. Тарханы опусте
ли, и что сталось теперь с часовней!
Когда Мартынова перевели на гауптвахту, которая
была тогда у бульвара, то ему позволено было выходить
вечером в сопровождении солдата подышать чистым
воздухом, и вот мы однажды, гуляя на бульваре, встре
тили нечаянно Мартынова. Это было уже осенью; его
белая черкеска, черный бархатный бешмет с малиновой
подкладкой произвели на нас неприятное впечатление.
Я не скоро могла заговорить с ним, а сестра Надя по
ложительно не могла преодолеть своего страха (ей то
гда было всего шестнадцать лет). Васильчикову и Гле¬
бову заменили гауптвахту домашним арестом, а потом
и совсем всех троих освободили; тогда они бывали у нас
каждый день до окончания следствия и выезда из Пяти
горска. Старательно мы все избегали произнести имя
Лермонтова, чтобы не возбудить в Мартынове неприят
ного воспоминания о горестном событии.
Глебов предложил мне карандашик в камышинке,
который Лермонтов постоянно имел при себе, запи
сывал и рисовал им что приходилось, и я храню его
в память о поэте, творениями которого я всегда вос
торгалась!
Глебов рассказывал мне, какие мучительные часы
провел он, оставшись один в лесу, сидя на траве под
проливным дождем. Голова убитого поэта покоилась